Истоки истории

Истоки истории

ВВЕДЕНИЕ.

История человечества в значительной степени исчезла из нашей памяти. Лишь

исследовательские поиски в какой-то мере приближают нас к ней.

Глубина длительной доистории — всеобщей основы,— по существу, не

проясняется тусклым светом нашего знания. Данные исторического времени —

времени письменной документации — случайны и неполны, число источников

растет лишь начиная с XVI в. Будущее неопределенно, это область

беспредельных возможностей.

Между безмерной доисторией и неизмеримостью будущего лежат 5000 лет

известной нам истории, ничтожный отрезок необозримого существования

человека. Эта история открыта в прошлое и будущее. Ее нельзя ограничить ни

с той, ни с другой стороны, чтобы обрести тем самым замкнутую картину,

полный самодовлеющий ее образ.

В этой истории находимся мы и наше время. Оно становится бессмысленным,

если его заключают в узкие рамки сегодняшнего дня, сводят к настоящему.

Целью книги Ясперс хотел содействовать углублению нашего сознания

современности.

Настоящее совершается на основе исторического прошлого, воздействие

которого мы ощущаем в себе.

С другой стороны, свершение настоящего определяется и скрытым в нем

будущим, ростки которого мы, принимая или отвергая, считаем своими.

Но свершенное настоящее заставляет нас заглянуть в вечные истоки.

Пребывая в истории, выйти за пределы всего исторического, достигнуть

всеобъемлющего; это - последнее, что недоступно нашему мышлению, но

коснуться чего мы все-таки можем.

Первая часть

МИРОВАЯ ИСТОРИЯ

По широте и глубине перемен во всей человеческой жизни нашей эпохе

принадлежит решающее значение. История человечества в целом может дать

масштаб для осмысления того, что происходит в настоящее время. То, что у

нас вообще есть история; что история сделала нас такими, какими мы кажемся

сегодня; что продолжительность этой истории до настоящего момента

сравнительно очень невелика,— все это заставляет нас задать ряд вопросов.

Откуда это? Куда это ведет? Что это означает? Человек издавна создавал для

себя картину мира: сначала в виде мифов, затем калейдоскопа божественных

деяний, движущих политическими судьбами мира, еще позже—данного в

откровении целостного понимания истории от сотворения мира и грехопадения

человека до конца мира и страшного суда. Принципиально иным становится

историческое сознание с того момента, как начинает опираться на

эмпирические данные. Сегодня реальный горизонт истории необычайно

расширился. Библейское ограничение во времени — 6000-летнее существование

мира — устранено. Исследователи ищут в прошлом следы исторических событий,

документы и памятники былых времен. Эмпирическая картина истории может

свестись к простому выявлению отдельных закономерностей и нескончаемому

описанию множества событий: одно и то же повторяется, в различном

обнаруживается подобное; существуют различные структуры политической власти

в типичной последовательности их форм, существует также их исторические

взаимопересечение; в сфере духовного существует равномерное чередование

стилей и сглаживание неравномерностей длительности.

Но можно стремиться и к сознанию единой обобщающей картины мира в ее

целостности: тогда выявляется наличие различных культурных сфер и их

развитие; они рассматриваются отдельно и во взаимодействии; постигается их

общность в постановке смысловых проблем и возможность их взаимопонимания; и

наконец, разрабатывается некое смысловое единство, в котором все это

многообразие обретает свое место (Гегель)

Ясперс считал, что каждый, кто обращается к истории, невольно приходит к

этим универсальным воззрениям, превращающим историю в некое единство. Эти

воззрения могут быть некритичными, более того, неосознанными и поэтому

непроверенными. В историческом мышлении они обычно являются само собой

разумеющимися предпосылками.

История есть там, где живут люди. Мировая история охватывает во времени и

пространстве весь земной шар. По своему пространственному распределению она

упорядочивается географически (Гельмольт). История была повсюду. Благодаря

вычленению в истории целостных культур вновь стали уделять внимание

соотношению рангов и структур

Из чисто природного человеческого существования вырастают наподобие

организмов, культуры рассматриваются как самостоятельные формы жизни,

имеющие начало и конец. Культуры не взаимосвязаны, но иногда могут

соприкасаться и мешать друг другу. Шпенглер насчитывает 8, Тойнби — 21

культуру. Шпенглер определяет время существования культуры в тысячу лет,

Тойнби не считает, что оно может быть точно определено.

Оригинальную всеохватывающую картину исторического развития дал в нашу

эпоху Альфред Вебер. Его концепция универсальной истории, культурная

социология, остается по существу очень открытой, несмотря на склонность

делать предметом познания культуру как целостность. Тонкая историческая

интуиция и безошибочное чутье в определении ранга духовных творений

позволяют ему нарисовать процесс исторического развития, не возводя в

принцип ни тезис о рассеянных, не соотносящихся друг с другом культурных

организмах, ни единство человеческой истории как таковой. В его концепции

представлен всемирно-исторический процесс, который он разделяет на

первичные культуры, вторичные культуры первой и второй ступени и доводит до

истории западноевропейской экспансии, идущей с 1500 г.

Карл Ясперс уверен что человечество имеет единые истоки и общую цель. Эти

истоки и эта цель нам неизвестны, во всяком случае, в виде достоверного

знания. Они ощутимы лишь в мерцании многозначных символов. Наше

существование ограничено ими. В философском осмыслении мы пытаемся

приблизиться к тому и другому, к истокам и к цели.

Ясперс писал: «Все мы, люди, происходим от Адама, все мы связаны

родством, созданы Богом по образу и подобию Его. Вначале, у истоков,

откровение бытия было непосредственной данностью. Грехопадение открыло

перед нами путь, на котором познание и имеющая конечный характер практика,

направленная на временные цели, позволили нам достигнуть ясности. На

завершающей стадии мы вступаем в сферу гармонического созвучия душ, в

царство вечных духов, где мы созерцаем друг друга в любви и в безграничном

понимании.»

К истории относится все то, что, во-первых, будучи неповторимым, прочно

занимает свое место в едином, единственном, процессе человеческой истории

и, во-вторых, является реальным и необходимым во взаимосвязи и

последовательности человеческого бытия.

Карл Ясперс ввел понятие осевого времени. Явление Сына Божьего есть ось

мировой истории. Ежедневным подтверждением этой христианской структуры

мировой истории служит наше летоисчисление. Но христианская вера — это лишь

одна вера, а не вера всего человечества. Недостаток ее в том, что подобное

понимание мировой истории представляется убедительным лишь верующему

христианину.

Ось мировой истории, если она вообще существует, может быть обнаружена

только эмпирически, как факт, значимый для всех людей, в том числе и для

христиан. Эту ось следует искать там, где возникли предпосылки, позволившие

человеку стать таким, каков он есть; где с поразительной плодотворностью

шло такое формирование человеческого бытия, которое, независимо от

определенного религиозного содержания, могло стать настолько убедительным

,что тем самым для всех народов были бы найдены общие рамки понимания их

исторической значимости. Эту ось мировой истории Ясперс относит, по-

видимому, ко времени около 500 лет до н.э., к тому духовному процессу,

который шел между 800 и 200 гг. до н. э. Тогда произошел самый резкий

поворот в истории. Появился человек такого типа, какой сохранился и по сей

день. Это время мы вкратце будем называть осевым временем.

1. Характеристика осевого времени

В это время происходит много необычайного. В Китае жили тогда Конфуций и

Лао-цзы, возникли все направления китайской философии, мыслили Мо-цзы,

Чжуан-цзы, Ле-цзы и бесчисленное множество других *. В Индии возникли

Упанишады, жил Будда; в философии — в Индии, как и в Китае, — были

рассмотрены все возможности философского постижения действительности,

вплоть до скептицизма, до материализма, софистики и нигилизма; в Иране

Заратусгра учил о мире, где идет борьба добра со злом, в Палестине

выступали пророки — Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя;

в Греции — это время Гомера, философов Парменида, Гераклита, Платона,

трагиков, Фукидида и Архимеда *. Все то, что связано с этими именами,

возникло почти одновременно в течение немногих столетий в Китае, Индии и на

Западе независимо друг от друга.

Новое, возникшее в эту эпоху в трех упомянутых культурах, сводится к тому,

что человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним

открывается ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он

ставит радикальные вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои

границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах

самосознания и в ясности трансцендентного мира.

Все это происходило посредством рефлексии. Сознание осознавало сознание,

мышление делало своим объектом мышление. Началась духовная борьба, в ходе

которой каждый пытался убедить другого, сообщая ему свои идеи, обоснования,

свой опыт. Испытывались самые противоречивые возможности. Дискуссии,

образование различных партий, расщепление духовной сферы, которая и в

противоречивости своих частей сохраняла их взаимообусловленность,— все это

породило беспокойство и движение, граничащее с духовным хаосом.

В эту эпоху были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по

сей день, заложены основы мировых религий, и сегодня определяющих жизнь

людей. Во всех направлениях совершался переход к универсальности.

Этот процесс заставил многих пересмотреть, поставить под вопрос,

подвергнуть анализу все бессознательно принятые ранее воззрения, обычаи и

условия. Все это вовлечено в водоворот. В той мере, в какой воспринятая в

традиции прошлого субстанция была еще жива и действенна, ее явления

прояснялись и она тем самым преображалась.

Мифологической эпохе с ее спокойной устойчивостью пришел конец. Основные

идеи греческих, индийских, китайских философов и Будды, мысли пророков о

Боге были далеки от мифа. Началась борьба рациональности и рационально

проверенного опыта против мифа (логоса против мифа), затем борьба за

трансцендентного Бога, против демонов, которых нет, и вызванная этическим

возмущением борьба против ложных образов Бога. Божество неизмеримо

возвысилось посредством усиления этической стороны религии. Миф же стал

материалом для языка, который теперь уже выражал не его исконное

содержание, а нечто совсем иное, превратив его в символ. В ходе этого

изменения (по существу, тоже мифотворческого), в момент, когда миф, как

таковой, уничтожал

мирам, присущие феноменам осевого времени, составляют вершину всей

предшествующей истории? Всегда ли более позднее при всем его величии и

своего рода исключительности бледнеет перед более ранним — Вергилий перед

Гомером, Август перед Солоном, Иисус перед Иеремией *?

Совершенно очевидно, что безусловное утверждение такого рода было бы

неверным. Явления более позднего времени имеют свою ценность, такую, какой

еще не было раньше, определенную степень зрелости, утонченную изысканность,

душевную глубину, особенно если иметь в виду «исключения». Историю

невозможно подчинить иерархии рангов, в основу которой было бы положено

некое универсальное представление, автоматически устанавливающее градацию.

Однако из постижения осевого времени следует определенная постановка

вопроса и, быть может, известная предвзятость по отношению к более поздним

4'^чоменам — но именно поэтому вспыхивает ярким светом то действительно

новое и по-иному великое, что не относится к осевому времени. Например,

тот, кто занимается философией, хорошо знает, что после чтения греков в

течение нескольких месяцев Августин воспринимается как освобождение из

холодной безличной сферы и переход к проблемам совести, уйти от которых с

этого момента уже невозможно и которые совершенно чужды грекам. Но после

длительных занятий Августином вновь пробуждается стремление вернуться к

грекам и смыть в сфере их здорового мироощущения замутненность,

образовавшуюся в ходе этих занятий. На земле нигде нет ни полной истины, ни

настоящего спасения.

И осевое время не избежало гибели. Развитие продолжало идти своим путем.

Лишь одно я считаю бесспорным: постижение осевого времени определяет наше

осознание современной ситуации и исторического развития, доводя его —

независимо от того, принимаем ли мы эту идею или отвергаем ее,— до таких

выводов, которые я мог здесь лишь наметить.

Речь идет о том, как мы понимаем конкретное единство человечества.

II. СХЕМА МИРОВОЙ ИСТОРИИ

Для того чтобы удостовериться в основах нашего существования, мы обращаемся

к глобусу. Глядя на движущийся в нашей руке глобус, мы пытаемся

ориентироваться в чех основных положениях, которые сообщают нам географы и

историки о разделении суши и моря, о различных странах света и

государствах, о местах, где сложились первые культуры.

1. В едином порыве массы земли простираются от западных берегов Европы и

Африки к крайней восточной границе Америки, т. е. от Атлантического

океана к Атлантическому океану. Атлантический океан в отличие от

Тихого океана был вплоть до Колумбавеликой территориальной границей

человечества, тогда как на восток и запад еще в доисторическое время

повсеместно предпринимались путешествия. (Появление норманнов в

Северной Америке — исключение, не имевшее серьезных последствий.)

2. Расы: белые, черные, монголы, индейцы заселяли вплоть до нового

времени земной шар в более или менее замкнутых областях; правда,

существовали некоторые переходные расовые типы.

3. Человек селился повсюду, где была хоть малейшая возможность жить.

Перед нами огромные пространства на севере Азии, в Африке, Америке,

где люди жили, не создавая, однако, ничего значительного в сфере

духовной культуры. Перед нами области севера и юга, население которых,

оттесненное к крайним их границам, свидетельствует самыми формами

своего существования о том, что могут совершить люди. Мы видим, какое

значение для культуры имеют основные типы ландшафта: долины рек.

Средиземноморское побережье, океанские бухты, островной мир, равнины,

степи, пустыни.

4. Американский континент был заселен одной расой — индейцами. Здесь нет

костных остатков доисторического периода, предшествовавшего появлению

человека, или ранней стадии его существования. По-видимому, Америка

была заселена сравнительно поздно пришельцами из Азии,

передвигавшимися с севера на юг.

5. Возникновение культуры территориально охватывает лишь узкую полоску

всей земной поверхности от Атлантического до Тихоокеанского побережья,

от Европы через Северную Африку, Переднюю Азию до Индии и Китая. Эта

полоска, составляющая в длину около четверти, в ширину— меньше

двенадцатой части всей земной поверхности, содержит плодородную почву,

разбросанную между пустынями, степями и горными кряжами. Все области,

где возникли истоки высокой культуры, находятся внутри этой полосы.

Вначале они независимы друг от друга; их творения распространяются,

вступают в контакт друг с другом и вновь порывают связывающие их узы.

Постоянное общение даже в этом поясе возникло поздно, но и тогда оно

все время прерывалось; во всем своем объеме оно существует лишь

несколько веков и создано европейцами.

Внутри необъятного пространства, заселенного людьми, область

возникновения культуры очень мала. То же можно сказать и о времени ее

существования.

В виде схемы историю в узком смысле можно представить себе следующим

образом.

Из темных глубин доистории, длящейся сотни тысячелетий, из десятков

тысячелетий существования подобных нам людей в тысячелетия, предшествующей

нашей эре, в Месопотамии, Египте, в долине Инда и Хуанхэ возникают великие

культуры древности. В масштабе всей земной поверхности это - островки

света, разбросанные во всеобъемлющем, сохранившемся едва ли не до наших

дней мире первобытных народов.

В великих культурах древности, в них самих или в орбите их влияния в

осевое время, с 800 по 200 г. до н. э., формируется духовная основа

человечества, причем независимо друг от друга в трех различных местах — в

Европе с ее поляризацией Востока и Запада, в Индии и Китае.

На Западе, в Европе, в конце средних веков возникает современная наука,

а за ней с конца XVIII в. следует век техники;

это — первое после осевого времени действительно новое свершение

духовного и материального характера.

Из Европы шло заселение Америки и формирование ее духовной культуры,

исходило решающее в рациональной и технической сфере влияние на Россию с

ее восточно-христианскими корнями;

Россия же, в свою очередь, заселила весь север Азиатского материка до

Тихого океана.

Сегодняшний мир с его сверхдержавами — Америкой и Россией,— с Европой,

Индией и Китаем, с Передней Азией, Южной Америкой и остальными регионами

земного шара, постепенно в ходе длительного процесса, идущего с XVI в.,

благодаря развитию техники, фактически стал единой сферой общения,

которая, несмотря на борьбу и раздробленность, во все возрастающей степени

настойчиво требует политического объединения, будь то насильственного в

рамках деспотической мировой империи, будь то в рамках правового

устройства мира в результате соглашения.

Мы считаем возможным сказать, что до сих пор вообще не было мировой

истории, а был только конгломерат локальных историй.

То, что мы называем историей, и то, чего в прежнем смысле больше не

существует, было лишь мгновением, промежутком в какие-то пять тысячелетий

между заселением земного шара, продолжавшимся сотни тысяч лет в доистории,

и тем, что мы теперь рассматриваем как подлинное начало мировой истории.

В доисторическое время в объединенных группах людей, лишенных сознания

своей взаимосвязи, происходило лишь повторяющее воспроизведение жизни, еще

очень близкой к природной. Вслед за тем в нашей короткой, предшествовавшей

сегодняшнему дню истории произошло как бы соприкосновение, объединение

людей для свершения мировой истории, духовное и техническое оснащение

перед началом нуги. Мы только начинаем.

Попытка структурировать историю, делить ее на ряд периодов всегда ведет

к грубым упрощениям, однако эти упрощения могут служить стрелками,

указывающими на существенные моменты. Вернемся еще раз к схеме мировой

истории, чтобы не дать ей закостенеть в ложной односторонности.

Человек четыре раза как бы отправляется от новой основы. Сначала от

доистории, от едва доступной нашему постижению прометеевской эпохи

(возникновение речи, орудий труда, умения пользоваться огнем), когда он

только становится человеком. Во втором случае от возникновения великих

культур древности. В третьем — от осевого времени, когда полностью

формируется подлинный человек в его духовной открытости миру.

В четвертом — от научно-технической эпохи, чье преобразующее

воздействие мы испытываем на себе.

В соответствии с этой схемой перед нами при интерпретации истории

возникают четыре специфические группы вопросов, которые в наши дни

воспринимаются как основополагающие вопросы мировой истории:

1. Что явилось в доистории решающим для формирования человека?

2. Как. возникали начиная с 5000 лет до н. э. великие культуры

древности?

3. В чем сущность осевого времени и каковы его причины?

4. Как следует понимать возникновение науки и техники? Что привело к

«эпохе техники»?

Недостаток этой схемы в том, что она исходит из четырех, правда, очень

значительных, но по своему смыслу гетерогенных периодов мировой истории:

прометеевской эпохи, эпохи великих культур древности, эпохи духовной

основы нашего человеческого бытия, до сих пор сохранившей свою значимость,

эпохи развития техники. Более, убедительной, предвосхищающей будущее,

можно считать схему, намеченную следующим образом: в доступной нам

человеческой истории есть как бы два дыхания.

Первое ведет от прометеевской эпохи через великие культуры древности к

осевому времени со всеми его последствиями.

Второе начинается с эпохи науки и техники, со второй прометеевской

эпохи в истории человечества, и, быть может, приведет через образования,

которые окажутся аналогичными организациям и свершениям великих культур

древности, к новому, еще далекому и невидимому второму осевому времени, к

подлинному становлению человека.

Между этими двумя дыханиями наблюдаются, однако, существенные различия.

Находясь на стадии второго дыхания, начиная его, мы способны познать

первое, другими словами, мы обладаем историческим опытом. Другая

существенная разница: если период первого дыхания пробился на несколько

параллельно развивавшихся островков цивилизации, то второе охватывает

человечество в целом.

В первом дыхании каждое событие, даже если оно выступало в образе

великих империй, было локальным и никогда не являлось решающим для

развития в целом. Именно поэтому и оказалась возможной специфика Западного

мира и связанных с ним новообразований, тогда как другие культуры все

больше отдалялись от осевого времени, не подавая на данном этапе надежд на

то, что они в обозримое время придут к своей эволюции к каким-либо новым

существенным возможностям.

Напротив, в наше время все то, что произойдет, должно быть

универсальным и всеохватывающим; развитие уже не может быть ограничено

Китаем, Европой или Америкой. Решающие события, будучи тотальными, должны

неминуемо носить совсем иной, роковой характер.

В целом развитие, начало которого относится к первому дыханию,

представляется нам теперь в своем многообразии так, будто оно привело бы к

полному крушению, если бы на Западе не возникло начало чего-то нового.

Теперь весь вопрос в том, сохранит ли грядущее развитие свою открытость и

завершится ли оно, проходя через жесточайшие страдания, искажения и

ужасающие провалы, созданием настоящего человека; хотя каким образом это

произойдет, мы еще совершенно не можем себе представить.

Единые истоки человечества в начале доисторического времени столь же

темны для нас, сколь темен будущий мир господствующего ныне на земном шаре

человечества, которое, быть может, достигнет единства своего юридически

упорядоченного, духовно и материально устремляющегося в бесконечность

существования.

Наша история совершается между истоками (которые мы не можем ни

представить себе, ни примыслить) и целью (конкретный образ которой мы не

можем существенным образом обрисовать).

Однако истоки и цель связаны друг с другом: в зависимости от того,

какими я мыслю первые, я мыслю и вторую. То, что не имеет убедительного

зримого в реальности образа, находит свое символическое выражение: истоки

— в «создании человека», цель — в «вечно» царстве душ».

В последующих разделах будет рассмотрена история — этот процесс между

истоками и целью, в той мере, в какой она является прошлым, ее

основополагающие вопросы и фактические данные.

Для иллюстрации мы предлагаем обратиться к простой схеме мировой

истории (ее следует читать снизу вверх).

III. ДОИСТОРИЯ

1. История и доистория

К истории мы относим все то время, о котором мы располагаем

документальными данными. Когда нас достигает слово, мы как бы ощущаем

почву под ногами. Все бессловесные орудия, найденные при археологических

раскопках, остаются для нас немыми в своей

безжизненности. Лишь словесные данные позволяют нам ощутить человека,

его внутренний мир, настроение, импульсы. Письменные источники нигде

не

датируются ранее 3000 г. до н. э. Следовательно, история длится около

5000 лет.

Объективно доистории — поток различных изменений, однако в духовном

смысле это еще не история, поскольку история возникает лишь там, где есть

осознание истории, традиция, документация, осмысление своих корней и

происходящих событий. Представление, что и там, где нет преемственности

традиций, история, как таковая, все-таки была пли даже должна была быть,

не более чем предрассудок.

История — всегда ясное для человека прошлое, сфера усвоения этого

прошлого, сознание своего происхождения. Доистория — обоснованное, правда,

фактически, но не познанное прошлое.

Развитие человека в доисторическую эпоху — это становление основных

конститутивных свойств человеческого бытия; развитие человека в

историческую эпоху — это развертывание ранее обретенного содержания

духовного и технического характера. Конститутивные свойства человеческого

бытия складывались в неизмеримых пластах времени; напротив, историческое

развитие выступает как ограниченное во времени явление, выразившее себя в

творениях, представлениях, мыслях, образах на широкой и глубокой основе

сложившегося в доистории и по сей день еще действенного человеческого

бытия.

Доистория и история создали, таким образом, в своей последовательности

две основы нашего существования. Доисторическое становление человека —

формирование человека как вида со всеми его привычными склонностями и

свойствами, со всей присущей ему сферой бессознательного — составляет

фундамент нашего человеческого бытия. Исторически осознанная передача

свойств человека н его эволюция, которая показывает нам, на что был

способен человек, и которая всем своим содержанием составляет источник

нашего воспитания, нашей веры, нашего знания и умения,— этот второй момент

в развитии человека — подобен тонкой оболочке над кратером вулкана. Может

случиться, что эта оболочка будет сброшена, тогда как фундаментальные

свойства человека как представителя данного вида, сложившегося в

доисторические времена, неотвратимо присущи его природе. Быть может, нам

грозит опасность вновь превратиться в людей каменного века, ибо мы,

собственно говоря, никогда не перестаем ими быть.

Тогда мы, располагая уже не каменным топором, а самолетами, ло

существу, вернулись бы к доисторическим временам, а тысячелетия истории

были бы забыты, и следы их стерты в памяти. Конец истории мог бы вернуть

человека к тому состоянию, в котором он, будучи уже и все еще человеком,

существовал много тысячелетий тому назад: без знания и сознания того, что

от поколения к поколению передавался накопленный опыт.

Мы ничего не знаем о душе человека, который жил 20 000 лет тому назад.

Однако мы знаем, что на протяжении известной нам истории человечества,

этого короткого промежутка времени, человек не изменился существенным

образом ни по своим биологическим и психофизическим свойствам, ни по своим

первичным неосознанным импульсам (ведь с тех пор прошло лишь около с га

поколений).

Результатом доисторического становления является то, что наследуется

биологически, что, следовательно, способно устоять во всех катастрофах

истории. Исторические же приобретения тесно связаны с традицией, они

передаются н поэтому могут быть утеряны. То, что утвердилось в мире людей

во взлетах творческого созидания, а затем посредством передачи последующим

поколениям формировало и изменяло феномен человека, настолько связано с

этой передачей, что без нее, поскольку это не передается биологически,

может полностью исчезнуть; и тогда останутся только конститутивные

свойства человека.

Перед историческим сознанием постоянно стоит великая проблема

фундаментальной основы человека, существовавшего в доисторическую эпоху,

проблема его основополагающей универсальной сущности. В природе человека

глубоко заложены действенные силы времен его формирования. Доистория — это

время, когда произошло становление человеческой природы. Если бы мы могли

проникнуть в доисторию, нашему пониманию стала бы доступна субстанциальная

основа человеческой природы, поскольку мы увидели бы ее становление,

условия и ситуации, которые создали человека таким, как он есть. Вопросы,

на которые могла бы дать ответ доистория, будь она эмпирически познаваема,

таковы:

, Каковы первичные мотивы человека, каковы его жизненные импульсы? Что

из них остается неизменным во все времена, что изменяется? Могут ли они

еще быть преобразованы? Полностью ли они скрыты? Научился ли человек

обуздывать эти импульсы только в историческое время или уже в доистории?

Прорываются ли они вообще время от времени или хотя бы в определенных

ситуациях, разрывают ли скрывающие их покровы? Когда и как это

происходило? Прорвутся ли изначальные импульсы с неведомой дотоле силой,

если произойдет крушение всего того, во что мы верим и что передано нам

предыдущими поколениями? Какой облик примут эти исконные силы, если им

будет придана определенная форма? Как это осуществить? Во что они

превратятся, если будут лишены возможности выразить себя и осуществить

непосредственное воздействие, если, например, они будут замаскированы

посредством понятийных схем, представлений о мире, ценностных понятий,

насилия, что означало бы ик парализацию?

Те ничтожные данные о доистории, которыми мы раслолагаем, те картины,

.которые мы создаем с помощью этнографии, фольклористики и истории и

используем для психологического представления об исконных влечениях

человека, служат нам зеркалом нашей сущности, открывающим нам то, что мы

нодчас охотно скрываем от самих себя, о чем мы при известных условиях

забываем.

2. Общая картина доистории

В недоступных нашему определению временах и эпохах происходило расселение

людей на земном шаре. Оно шло внутри ограниченных областей, было бесконечно

разбросанным, но вместе с тем носило всеобъемлюще единый характер: великие

медленные процессы незаметного образования рас, речи и мифов, неуловимого

распространения технических открытий, странствований. Все эти события еще

неосознанны, и, будучи, правда, уже явлениями человеческой жизни, своими

корнями еще уходят в мир природы.

Одни объединения людей влекут за собой дру1 'не, люди знают друг о друге,

взирают друг на друга. Разбросанность устраняется в борьбе, создаются

новые, большие объединении. Они служат переходом к истории, начало которой

связано с появлением письменности.

Доистория -- это величайшая реальность, ибо в ней возник че-' ловек,

однако реальность эта нам, по существу, неведома. Но едва только мы задаем

себе вопрос, что мы, люди, собственно, такое, и пытаемся найти ответ в

познании того, откуда мы пришли, мы сразу же обращаемся к доистории,

стремясь проникнуть в ее глубины. Тьма этих глубин обладает притягательной

силой, мы с полным основанием устремляемся к ним, но нас всегда ждет

разочарование, уготованное невозможностью их познать.

Ффффффффффффффффффффффффффффффффффффф

IV. ВЕЛИКИЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ КУЛЬТУРЫ ДРЕВНОСТИ

1. Общий обзор

Почти одновременно в трех областях земного шара возникают древнейшие

культуры. Это, во-первых, шумеро-вавилонская и египетская культуры и

эгейский мир с 4000 г. до н. э.; во-вторых, открытая в раскопках доарийская

культура долины Инда третьего тысячелетия (связанная с Шумером); в-третьих,

смутно сквозящий в воспоминаниях, оставивший скудные следы архаический мир

Китая второго тысячелетия до н. э. (и, вероятно, еще более ранний).

Вся атмосфера внезапно меняется. Здесь уже не царит молчание. Теперь люди

говорят в письменных документах друг с другом и тем самым с нами, если

только мы постигаем их письменность и язык,— говорят посредством

архитектурных памятников, предполагающих организацию и государственность,

своих произведений искусства, где чуждый нам смысл скрыт в привлекательных

для нас формах.

Однако этим высоким культурам неведом еще тот духовный переворот, который

мы определили как осевое время, создавшее тип нового, современного нам

человека. С названными культурами можно сопоставить американские культуры

Мексики и Перу, расцвет которых, правда, относится к более поздним

тысячелетиям. И этим культурам также недостает того, что еще до них дало

нам осевое время. Они исчезли при одном только возникновении западной,

выросшей из осевого времени культуры.

В полосе пустыни, тянущейся от Атлантического океана через Африку, Аравию

до глубинных районов Азии есть помимо многих мелких оазисов две большие

долины рек — долина Нила и Двуречье. В этих двух районах можно глубже, чем

где-либо, проследить по документам и вещественным памятникам историю

человечества. Мы видим теперь, что происходили там около 3000 лет до н. э.,

и, основываясь на следах прошлого, выводим свои заключения об еще более

раннем времени. В Китае нам едва доступны события,.- выходящие за пределы

второго'тысячелетия; а отчетливые и «подробные сведения датируются первым

тысячелетием. Раскопки в Индии свидетельствуют о высокой цивилизации, о

наличии там в третьем тысячелетии до н. э. развитых городов, но они еще

изолированы и едва ли находятся в какой-либо связи с более поздней

культурой Индии, начало которой относится примерно к концу второго

тысячелетия до н. э. В Америке все произошло значитель-<но позже, на рубеже

нашей эры. Раскопки на территории Бвропы знакомят нас с жизнью

доисторических людей, с их специфической культурой вплоть до третьего

тысячелетия, однако эта культура не обладает чертами, способными оказать на

нас существенное воздействие. Наше внимание и интерес к ней объясняются .в

данном случае только тем, что это — наша собственная доистория. . .

Египетская и вавилонская культуры стали в своей поздней стадии известны

грекам и иудеям, жившим неподалеку от них, и с той поры превратились для

Запада в Воспоминание, которое, однако, только теперь благодаря раскопкам и

пониманию древних языков стало действительно зримым в своем пути через

тысячелетия. Культура долины Инда стала нам известна только благодаря

раскопкам, и раскопкам нескольких последних десятилетий; индийцы не

сохранили о ней никакого воспоминания (письменность этой культуры еще не

расшифрована).

.Китайская традиция идеализирует основу своей культуры, заложенную во

втором тысячелетии и ранее. Раскопки обнаружили лишь незначительные ее

следы.

2. Какие события непосредственно вели к началу истории!

Мы задаем вопрос: каковы те реальные события, с которых началась история?

Быть может, существенным надлежит считать следующее:

1. Задача организации ирригационной системы и ее регулирования в долинах

Нила, Тигра, Евфрата и Хуанхэ с необходимостью ведет к централизации, к

созданию управленческого аппарата, государства.

2. Открытие письменности — предпосылки этой организации — относится, по

Грозному *, приблизительно к 3300 г. в Шумере, к 3000 г. в Египте, к 2000

г. в Китае (алфавит был изобретен финикийцами лишь в последнем тысячелетии

до н. э.). Возникает вопрос, сделано ли это открытие в каком-либо одном

месте (в Шу-"мере) или

в разных местах независимо друг' от друга. Значение письменности для

управления привело к росту влияния писцов в •качестве духовной

аристократии. " 3. Возникновение народов, осознающих свое единство, с общим

языком, общей культурой и общими мифами.

4. Позже — мировые империи сначала с центром в Месопотамии.

Непосредственной причиной их возникновения была необходимость остановить

постоянные вторжения кочевых племен на культивируемые земли посредством

завоевания всех соседних земель и самих кочевых племен (возникли мировые

империи ассирийцев, египтян, наконец, государство нового типа у персов, а

затем, быть может, по его образцу, государство индийцев и еще позже

китайцев).

5. Использование лошади — но только в развитых великих культурах

древности — для боевых колесниц, для езды верхом. Это привело к тому, что

человек оторвался от привычной почвы, ему открылись дали и свобода

передвижения, возможность создания новой, превосходящей прежнюю боевой

техники: к появлению

г'?Ж"Д6Д«"?В«1Ве_а^й ^Л-Мй. СДйС.лй—ш"-.-' .3,Э.й>»*чя;7ь ДЛш-яЛ^ 'ч Л«-;-

;'*иа»<1г>

ее своей воле, проявить личное мужество наездника и воина, оценить

красоту животного.

События, открывающие историческую эру, ведут к более глубокому вопросу:

что же произошло с человеком, что заставило его перейти из неисторического

существования в историю? Какие, собственно, черты его сущности привели к

началу истории?

Каковы основные характерные черты исторического процесса, отличающие его

от доистории? Речь идет о таком ответе, который связан с внутренними

глубинами человеческой сущности. Мы хотим узнать не о внешних событиях, а о

внутреннем преобразовании человека.

Истории предшествовало становление и преобразование, свойственное в

значительной степени как человеку, так и природным явлениям. Скачок из

этого простого существования в историю характеризуется, вероятно,

следующим:

1. Сознанием и воспоминанием, передачей духовного достояния — тем самым

совершается освобождение от того, что составляет только настоящее.

2. Рационализацией какого-либо значения и содержания посредством техники

— тем самым совершается освобождение от жизненно необходимой связи с

обусловленной случайностью, предусмотрительностью и гарантированностью.

3. Наличием в качестве примера и образца людей, чьи дела, свершения и

судьбы постоянно стоят перед мысленным взором их потомков в качестве деяний

правителей и мудрецов,— тем самым создается основа для освобождения от

.глухого самосознания и страха перед демонами.

Исторический процесс — это беспрерывное преобразование условий, знания,

содержания в их непосредственном явлении, но такое преобразование, при

котором возможно и необходимо отно-ц1ёНй&-'всего ко всему, связь традиций,

всеобщая коммуникация.

В чем причина того, что человек совершает скачок? Совершая его, он не

осознавал, к чему это приведет, и не стремился к этому. С ним что-то

произошло. Он не является, подобно всем остальным живым существам, столь же

ограниченным, сколь завершенным в своей специфичности; напротив, он

безгранично открыт по своим возможностям, незавершен и незавершим в своей

сущности. То,

что изначально было заложено в человеке, что несомненно действовало уже в

доистории в качестве зародыша истории, с силой вырвалось на поверхность,

когда началась история.

Этот скачок в развитии человека, следствием которого была история, может

быть воспринят и как несчастье, постигшее человека; согласно этому взгляду

здесь произошло нечто непостижимое, грехопадение, вторжение чуждой силы;

все, что создает историю, в конечном итоге уничтожает человека; история —

процесс разрушения в образе некоего, быть может грандиозного, фейерверка;

этот процесс следует повернуть вспять, вернуть к тому, что было вначале; на

завершающей его стадии человек вернется к блаженному состоянию своего

доисторического бытия.

Но этот скачок можно воспринимать и как чудесный дар человеческой природы

и в том, что человек совершил его, видеть высокое предназначение человека,

его путь к небывалому постижению и неслыханным высотам, доступным ему &силу

его незавершенности. История превратила человека в существо, стремящееся

выйти за свои пределы. Только в истории он ставит перед собой свою высокую

задачу. Никто не знает, куда она его приведет. Несчастье и беды также могут

служить ему стимулом: к возвышению. Лишь в истории формируется то, чем

человек по существу является:

а) Из первичных истоков течет поток заложенных в человеке

субстанциальных возможностей. Однако сами они становятся очевидными,

преисполненными богатого содержания, лишь войдя в эру истории, по мере того

как они освещаются, утверждаются, усиливаются, теряются, вспоминаются,

вновь возвышаются. Им необходима рационализация, которая сама по себе

совсем не есть нечто первичное, а есть лишь средство восстановления истоков

и конечных целей.

б) Вместе со скачком в историю осознается преходящий характер всего.

Всему в мире отведено определенное время, и все обречено на гибель. Но

только человек знает, что он должен умереть. Наталкиваясь на эту

пограничную ситуацию, он познает вечность во времени, историчность как

явление бытия, уничтожение времени во време*ш. Его осознание мсторми

становится гиждест&еяиым осознанию вечное ги.

в) История — это постоянное и настойчивое продвижение вперед отдельных

людей. Они призывают других следовать за ними. Те, кто их слышит и

понимает, присоединяются к этому движению. Однако вместе с тем история

остается и просто совокупностью событии, где постоянно раздаются напрасные

призывы, которым не следуют и от которых отстают. Некая огромная сила

инерции как будто постоянно парализует все порывы. Мощные си-

' Я1Ы громадных масс с их усредненными запросами душат все то, |кго не

соответствует им. Все то, что не находит места и не имеет смысла с точки

зрения массовых требований, что не встречает ве-

^ ры, должно исчезнуть. История — это великий вопрос, еще не получивший

решения, который будет решен не мыслью, а только самой действительностью;

вопрос этот сводится к тому, является ли

история в своем порыве лишь мгновением, промежуточным звеном между

неисторическими существованиями, или это прорыв глубинных возможностей,

которые даже в образе безграничных несчастий, подвергаясь опасностям и

постоянным крушениям, в целом ведут к тому, что бытие будет открыто

человеком, а он сам в непредвидимом взлете обретет свои неведомые дотоле

возможности.

3. Общность и различия великих культур древности

Общие черты —организация большого масштаба, письменность, ведущая роль

слоя писцов — способствуют возникновению человека, который, будучи

продуктом рафинированной культуры, все-таки еще как бы не вполне

пробудился. Специфическая техническая рационализация соответствует

состоянию неполного пробуждения без подлинной рефлексии.

В< крупных сообществах все подчинено зримым картинам бытия, связано

безусловными нормами. Это — не вызывающее сомнения фактическое бытие,

которое высказывают и которому следуют. Основные человеческие проблемы

заключены в рамки священного знания магического характера, они не перешли в

беспокойные поиски, если не считать нескольких поразительных подступов к

этому (следы пробуждения, которые остаются нераскрытыми). Значительное

развитие обретает мысль о справедливости в Египте, и особенно в Вавилоне.

Однако вопрос о смысле не ставится со всей отчетливостью. Создается

впечатление, что ответ уже есть до постановки вопроса.

Сходство состояний и хода развития заставляет искать общую основу. Во все

времена орудия и идеи медленно распространялись по земному шару. Мы ищем

центр, из которого шло бы такое распространение нового. Именно поэтому

возникает гипотеза об основополагающем универсальном значении Шумера на

Евфрате, громадное влияние которого достигло Египта и Китая. Однако степень

этого влияния не доказана. Возникает и сомнительная гипотеза о культурном

центре в Азии — где-то в Западном Курдистане, у Каспийского моря,— о

процветавшем ранее в период более влажного климата центре культуры, откуда

вследствие наступившей засухи произошло переселение жителей по самым

различным направлениям. Это и было началом возникновения культур на

Азиатском и Европейском континентах от Китая до Египта. Однако, мысленно

погружаясь в глубины доистории, мы не обнаруживаем для этого какой-либо

твердой, подтвержденной опытом основы.

Если общие черты, быть может, все-таки имеют единое основание, то оно

сводится для нас к совершенно неопределенному представлению о

доисторических глубинах Азии, Была

•долгая общая доистория всей Азии, чьим полуостровом является Европа.

Однако и различия между великими культурами древности также значительны.

В каждом данном случае мы ощущаем весьма своеобразный дух некоей

целостности. В Китае есть только подходы к мифам, изначальные космические

представления о мировом порядке, о порядке в мерах и числах, живое

созерцание природы, обладающее естественной человечностью. Культуре

Двуречья присуща известная жесткость и сила, нечто драматическое,

обретающее трагические черты в раннем эпосе о Гильгамеше. В Египте мы видим

веселье и жизнерадостность в интимной сфере наряду с маскировкой

нивелирующего принуждения к труду, видим чувство стиля в Торжественном

величии.

До самых глубин духа доходит различие языков. Китайский язык столь

радикально отличается от западных языков, и не только по корням слов, но и

по всей своей структуре, что здесь едва ли можно говорить об общем

происхождении. Если же оно все-таки имело место, то процесс, который привел

к этому различию, должен был быть таким длительным, что гипотеза об общем

происхождении из живой культуры, сложившейся на рубеже доистории в

Центральной Азии, становится весьма маловероятной.

Совершенно различно и отношение к великим культурам древности более

поздних культур. Греки и иудеи воспринимали их как нечто далекое и чуждое;

они знали о них и сохраняли память о них, взирали на них с робостью и

удивлением, но и с известным презрением. Индийцы более позднего времени

ничего не знали о древних культурах, они полностью забыли о них. Китайцы

осевого времени видели в великой культуре древности свое прошлое,

продолжающееся без перерыва, без надлома, без ощущения нового (разве только

в виде упадка);

они видели в ней идеализированные, подчас приближающиеся к мифу черты,

созданный творческой фантазией образец.

Однако подлинного исторического движения в великих культурах древности не

было. Тысячелетия, наступившие после изначальных грандиозных творений, были

в духовном отношении сравнительно стабильным, не знающим движения временем,

но временем неотступно повторяющихся переселений народов из Центральной

Азии, завоеваний и переворотов, взаимоуничтожения народов и их смешения —

временем постоянного воссоздания древней, лишь прерываемой катастрофами

культуры.

Поэтому история этих тысячелетий изобилует событиями, которые, однако,

еще не носят характер исторических решений человека.

V. ОСЕВОЕ ВРЕМЯ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

Забегая вперед, мы уже дали характеристику осевого времени. Сделали мы

это потому, что понимание его сущности имеет центральное значение для

представления о мировой истории.

Для занятий философией истории осевое время является сферой самого

продуктивного, плодотворного исследования.

Это время можно рассматривать как промежуточную фазу между двумя эпохами

великих империй, как передышку, отданную свободе, как облегченный вздох в

сфере наиболее ясного сознания.

1. Структурирование мировой истории осевым временем

Осевое время служит ферментом, связывающим человечество в рамках единой

мировой истории. Осевое время служит масштабом, позволяющим нам отчетливо

видеть историческое значение отдельных народов для человечества в целом.

Глубочайшее разделение народов определяется тем, как они относятся к

великому прорыву осевого времени.

Мы различаем:

1. Осевые народы. Это те народы, которые, последовательно продолжая свою

историю, совершили скачок, как бы вторично родились в нем, тем самым

заложив основу духовной сущности человека и его подлинной истории. К этим

народам мы относим китайцев, индийцев, иранцев, иудеев и греков.

2. Народы, не знавшие прорыва. Прорыв был решающим по своему универсально-

историческому значению, но не повсеместным событием. Ряд народов великих

культур древности, существовавших до прорыва в осевое время и даже

одновременно с ним, не были им затронуты и, несмотря на одновременность,

остались внутренне чужды ему.

К осевому времени еще относится период расцвета египетской и вавилонской

культур, хотя и с несомненными признаками поздней стадии. Обе они не знали

преобразующей человека рефлексии: не испытали метаморфозы, соприкасаясь с

осевыми народами, и не реагировали на прорыв, который произошел вне сферы

их непосредственного существования. Они остались, но существу, такими же,

какими они были раньше в качестве предшествующих осевому времени культур,

достигнув громадных успехов в области организации государственной и

общественной жизни, в архитектуре, пластике и живописи, в создании своей

магической религии. Однако все это происходило уже на стадии медленного

умирания. Будучи в своем внешнем существовании подчинены новым силам, эти

народы утеряли и свою внутреннюю культуру, которая в каждом отдельном

случае перерождалась: в Месопотамии -- в персидскую, а затем в сасанидскую

культуру и ислам; в Египте — в римскую и христианскую, позже в ислам.

Обе названные выше культуры — египетская и вавилонская — обладали

всемирно-историческим значением, ибо, воспринимая их,отправляясь и

отстраняясь от них, углубляясь в соприкосновении с ними, утверждалась как

культура иудеев, так и культура греков, заложивших основы Западного мира.

Древние культуры были вскоре почти полностью забыты и Вновь открыты

только в наше время. Они потрясают нас своей грандиозностью, но вместе с

тем остаются нам чуждыми — нас разделяет пропасть, разверзшаяся между нами

из-за того, что они остались вне совершившегося прорыва. Китайцы и индийцы

нам бесконечно более близки, чем египтяне и вавилоняне. Величие египетских

и вавилонских творений в своем роде неповторимо. Однако все то, что нам

понятно и близко, возникает в новую эру, созданную прорывом. В исчезнувших

впоследствии подходах мы видим, особенно в Египте, удивительное

предвосхищение, как будто 'ожидание близости прорыва, который так и не

состоялся.

Основной, решающий для истории человечества вопрос таков: следует ли

сопоставлять Китай и Индию с Египтом и Вавилоном и видеть их различие лишь

в том, что первые сохранились до наших дней; или же надо исходить из того,

что Китай и Индия своим участием в создании осевого времени сами совершили

тот основополагающий переход, который приводит к их принципиальному отличию

от великих культур древности.

Еще раз повторяю: Египет и Вавилон можно сопоставить с Китаем на ранней

стадии его истории и с культурой долины Инда третьего тысячелетия, но не с

Китаем и Индией вообще. Китай и Индия близки Западу не только в силу того,

что они существуют по сей день, но и в силу того, что они совершили прорыв

в осевое время.

На этом следует кратко остановиться, подвергнув критике существующие

решения этого вопроса.

Издавна принято считать, будто Китай и Индия, в отличие от Запада, не

имели подлинной истории. Ибо история означает движение, изменение сущности,

начатки нового. На Западе сменяют друг друга совершенно различные культуры:

сначала это древне-азиатские и египетские, затем греко-римская и, наконец,

германо-романская. Меняются географические центры, территории, народы. В

Азии же всегда остается нечто незыблемое; модифицируясь только в своем

явлении, погружаясь в глубины катастрофических потрясений, оно все время

вновь возникает на неизменной основе, вбчно тождественное самому себе. При

такой точке зрения складывается представление, что к востоку от Инда и

Гиндукуша царит не знающая исторического развития стабильность, к западу

же— динамическое движение истории. Тогда резкая граница между великими

культурами должна проходить между Персией И Индией. До Инда европеец может

еще считать, что он находится в Европе, утверждает лорд Эльфинстон

(которого цитирует Гегель) (12).

Утверждение такого рода объясняется, как мне кажется, исторической ролью

Китая и Индии в XVIII в. Лорд видел условия своего времени, а совсем не

Китай и Индию в их подлинном целостном значении. В то время обе эти страны

достигли самого глубокого упадка.

Разве упадок Индии и Китая, начавшийся в XVII в., не есть великий по

своему значению символ того, что может произойти со всеми людьми? Разве и

для нас роковой вопрос не состоит в том, как избежать возврата к азиатской

основе, из которой уже вышли Китай и Индия?

3. Последующие народы. Все народы делятся на тех, основой формирования

которых был мир, возникший в результате прорыва, и тех, кто остался в

стороне. Первые — исторические народы;

вторые — народы первобытные.

Элементом, политически структурировавшим новые мировые империи в мире

прорыва, были македонцы и римляне. Их духовное убожество связано с тем, что

они не сумели воспринять всей душой опыт осевого времени. Поэтому они были

способны в историческом мире к политическим завоеваниям, к управлению, к

организации, к восприятию и сохранению образованности, к непрерывности в

передаче опыта, но не к его продолжению или углублению.

По-иному обстояло дело на севере. Здесь, так же как в Вавилоне и Египте,

не было великого духовного преобразования. Нордические народы пребывали в

дремотпости примитивного состояния, однако в объективно труднопостигаемой

для нас сущности своей духовной направленности (Гегель называет ее

нордической душой) они уже достигли субстанциальной самобытности к тому

моменту, когда соприкоснулись с духовным миром осевого времени.

2. Мировая история после прорыва осевого времени

С эпохи осевого времени прошло два тысячелетия. Консолидация в мировые

империи оказалась неокончательной. Эти империи рухнули; во всех трех

областях друг за другом следовали эпоха воюющих государств, эпоха разрухи,

переселения народов, эфемерных завоеваний и новых, быстро преходящих

мгновений высоких культурных созиданий. В трех великих культурных кругах

появляются новые народы: на Западе — германцы и славяне, в Восточной Азии —

японцы, малайцы, сиамцы; они в свою очередь создают новые образования.

Однако создавали они их в борьбе с воспринятой ими высокой культурой,

посредством ее усвоения и преобразования.

Германцы стали осуществлять свою духовную миссию в мире, лишь когда они

приняли участие в преобразовании человечества, которое началось тысячу лет

тому назад. С того момента как они установили связь с этим миром, ини

начали новое продвижение, в рамках которого они по сей день выступают в

качестве германо-

романского мира Европы. Вновь возник исторически неповторимый феномен.

Теперь происходило то, что не смогла осущестэить античность. Высшая

напряженность человеческой сущности, отчетливость пограничных ситуаций —

все то, что началось в период прорыва в осевое время, а в период поздней

античности почти исчезло, теперь повторялось на равной глубине и, быть

может, в большем объеме, хотя это происходило не впервые и не

самостоятельно, а изначально во взаимодействии с тем старым, что теперь

воспринималось как свое собственное. Вновь делалась попытка осуществить то,

что доступно человеку.

По сравнению с Китаем и Индией на Западе как будто значительно больше

драматических начинаний. При наличии Духовной непрерывности, подчас

слабеющей, наблюдается последовательность совершенно различных духовных

миров. Пирамиды, Парфенон, готические соборы — подобных различий в рамках

исторической последовательности нет в Китае и Индии.

Однако и в Азии нельзя говорить о стабильности. В Китае и Индии также

были века молчания, подобно нашей эпохе переселения народов *, когда все

как будто погружалось в хаос, из которого затем возникала новая культура. И

в Азии — в Индии и Китае — происходили географические перемещения вершин

культуры и политических центров, и носителями происходившего движения

становились различные народы. Отличие от Европы не радикально, аналогия

полностью сохраняет свое значение: творческая эпоха осевого времени, вслед

за ней перевороты и возрождения, вплоть до того времени, когда начиная с

1500 г. Европа вступает на путь своего неведомого ранее продвижения вперед,

тогда как культуры Китая и Индии именно в это время находятся в стадии

упадка.

После того как совершился прорыв осевого времени и сформировавшийся в нем

дух стал посредством своих идей, творений, образов доступен каждому, кто

был способен слышать и понимать, когда стали ощутимы безграничные

возможности, все последующие народы становятся историчными в зависимости от

степени интенсивности, с которой они отзываются на совершившийся прорыв, и

.от глубины, на которой он ими ощущается.

Великий прорыв служит как бы неким посвящением человечества в тайну

неизведанных возможностей. Любое соприкосновение с ним — и впоследствии —

носит характер нового посвящения. С этого момента в процессе собственно

исторического развития участвуют только посвященные люди и народы. Одна-

кр^это посвящение отнюдь не является загадочной, пугливо охраняемой тайной.

Напротив, оно открыто дневному свету, преисполнено безграничного желания

быть воспринятым, охотно допуская любые проверки и испытания, показываясь

каждому; однако тем не менее — это «открытая тайна», ибо воспринимает ее

только тот, кто готов к этому, кто, будучи его перевоплощением,

возвращается к самому себе.

Новое посвящение происходит в процессе интерпретации и усвоения.

Сознательная передача, решающие по своему значе-

VII. ЕЩЕ РАЗ: СХЕМА МИРОВОЙ ИСТОРИИ

Прежде чем обратиться к современности, бросим еще раз взгляд на историю в

целом так, как она структурировалась в нашем изложении. Вся история

человечества делится на три последовательно сменяющие друг друга фазы:

доисторию, историю и мировую историю.

1. Длительный период доистории охватывает время становления человека — от

возникновения языка и рас до начала исторических культур. Здесь мы

соприкасаемся с тайной человеческой сущности, осознаем неповторимость

существования человека на Земле, перед нами встает вопрос о нашей свободе,

которая неизбежно должна быть связана с прохождением всех вещей и которую

мы больше нигде в мире не всгречаем.

2. История охватывает события приблизительно нятитысяче-летней давности в

Китае, Индии, на Ближнем Востоке и в Европе.

С Европой следует сопоставлять Китай и Индию, но не Азию в целом как

географическое понятие.

Здесь складываются сначала великие культуры древности:

шумерийская, египетская, эгейская, культура доарийской Индии, культура

долины Хуанхэ.

Затем в результате завоеваний возникали новые культуры. Они формировались

во взаимодействии победителей и побежденных, в ходе восприятия победителями

преднайденных исконно существовавших культур; так было в Китае, в арийской

Индии;

так восприняли культуру побежденных вавилоняне, персы, греки и римляне.

Всем этим географически сравнительно небольшим областям противостояли

изолированные культуры Мексики и Перу, а также разбросанные но всему

земному шару первобытные народы, сохранявшие до соприкосновения с

европейцами в эпоху великих географических открытий все многообразие своих

примитивных культур.

3. С возникающего в наши дни глобального единства мира и человечества

фактически начинается универсальная история земного шара, мировая история.

Ее подготовила эпоха великих географических открытий, начало ее относится к

нашему веку *. : Членение внутри этих фаз существенно отличается друг от

Друга.

Первая фаза, если оставить в стороне всевозможные гипотезы, доступна

нашему восприятию только как параллельное существование безмерно различных

людей и многообразных явлений природы. Здесь, вероятно, была общность

владения и однотипность мышления, обусловленные свойствами человеческой

природы, а не историческими условиями. Величественные картины происхождения

человеческого рода, рассеяния народов и их распространения по земному шару,

свидетельствующие о том, как люди забыли свое прошлое и, заблуждаясь,

создали множество различных объяснений своего происхождения,— все это либо

полные глубокого смысла символы, либо просто гипотезы.

Членение второй фазы отправляется от прорыва, который является по своему

значению осевым временем истории. К нему и от него идут все пути.

Третья фаза еще в значительной степени относится к будущему. Для ее

понимания необходимо вернуться к тем явлениям прошлого, которые являются

как бы неким предвосхищением или подготовлением: к крупным государственным

объединениям в истории (империям), к великим универсально мыслящим людям

античности и Нового времени,— этим людям, преисполненным значительными по

своему содержанию идеями, которые являются не рассудочными вехами в

развитии абстрактной человеческой природы как таковой, а выросшими из

корней своего народа образами человеческой сущности вообще, и поэтому их

слова и самое их существование обращены ко всему человечеству.

Дальнейшее членение на три фазы состоит в следующем:

1. В первой фазе все происходящее близко тому, что бессознательно

происходит в природе. Доисторические или неисторические народы (т. е.

первобытные пароды до того времени, когда они вымирают или становятся

материалом для технической цивилизации) живут в сфере фактической общности

языка и культуры. То и другое распространяется в незаметном движении,

выявить которое можно только по его результатам. Непосредственный и

сознательный контакт между людьми ограничивается обычно самой узкой сферой

при абсолютной разбросанности их суще-

ствования. Фактический же контакт, происходящий посредством

распространения достижений цивилизации, охватывает обширные пространства,

иногда даже весь земной шар, но без ведома людей.

В доисторический период существуют культурные процессы, которые в

некоторых случаях представляются нам достаточно своеобразными и как бы

являют собой зародыши того, что впоследствии найдет свое место в

исторических культурах. Различие заключается в том, что эти процессы не

достигают фазы истории и при соприкосновении с движением исторических

народов быстро приходят в упадок; сами по себе они достигают поразительных

свершений, однако они как бы скованы природным существованием людей и

постоянно близки к тому, чтобы опять погрузиться в него.

Культуры первобытных народов были распространены по всему земному шару.

Знакомясь с каждым народом, мы ощущаем особенность его духа; она присуща

даже пигмеям, бушменам, находящимся на самой низкой ступени развития, или

народам севера, таким, как эскимосы, и — в высокой степени — полинезийцам.

Что касается народов Америки — Мексики и Перу, — то здесь уже допустимо

сравнение с Вавилоном и Египтом.

2. во второй фазе развертывание немногих великих культур идет — несмотря

на ряд случайных соприкосновений — параллельно. Это — отдельные истории.

Единство этих исторических процессов не более чем идея; ни в коей степени

нельзя считать, что все становится повсюду известным и повсюду оказывает

свое воздействие. Напротив: самое высокое и значительное остается

ограниченным рамками узкого пространства и времени. Оно расцветает,

погибает и как будто надолго, быть может навсегда, забывается. Здесь нет

никакой уверенности в том, что оно будет сохранено и передано другим

поколениям. Правда, в сфере каждой данной культуры как будто сохраняется

последовательность традиций. Культура распространяется и живет, но вскоре

достигает той границы, за которой следует упадок и гибель.

И все-таки в определенных, относительно небольших областях земного шара

возникает универсальная по своему духовному значению сфера всеобщей

истории, внутри которой появляется все то, о чем размышляли люди и что

непосредственно касается нас.

Развитие расчленяется. Мы видим процессы, охватывающие несколько веков и

составляющие одно целое в последовательности своих стадий — от расцвета до

завершения в поздний период развития. Мы видим типичную смену поколений,

которые в своей совокупности охватывают почти столетие (распространение,

завершение, упадок). Видим подчас, быть может, и шпенглеровский

тысячелетний процесс. !1 : •

Однако движение все'продолжается. Нет ни непрерывных поздних стадий, ни

бесконечного «существования феллахов» •'•. ни пол-

окостенения. Новое, изначальное постоянно пробивается на пе»еркаость и в

Китае, и в Индии. ;

^'^дНапйасно делались попытки охватить ход истории в целом. Ц^Т^кто

ститал, что путь идет от Вавилона через греков и римлян цр, .йК^север,.

приходили к заключению, что исторический процесс ^г|адйгт с, востока на

запад, и прогнозировали, что далее путь должен |:^ вести в Америку. Однако

в Индии путь шел от Инда (эпоха Вед) ||^<»ереэ»центральные области (эпоха

Упанищад) к Гангу (Будда и ^|*еДб -время), .т. е. с запада на восток. К

тому же и на Западе можно |д* обнаружить движения в противоположном

направлении, и вообще ^ СДудует сказать, что подобные схемы значимы лишь

под опреде-Цлейным углом зрения для небольших пространств, да и то с извест-

||НЙмИяОГраничениями.

йй^мйр Передней Азии и Европы противостоит в качестве относи-

теяьвд»й,целостности двум другим мирам —. Индии и Китаю. Запад являе"г

собой 'взаимосвязанный мир — от .Вавилона и Египта до ваших; дней. Однако

со времен греков внутри этой культурной сферы Запада произошло внутреннее

разделение на Восток и За-пад, на Восточный и Западный мир. Так, Ветхий

завет, ирано-пер-СИДская культура и христианство принадлежат, в отличие от

Индии жКитая, к Западному миру — а ведь это Восток. Области между Индией и

Египтом всегда испытывали индийское влияние — эта Промежуточная область

обладает неповторимым историческим очарованием, однако при этом она не

поддается простому, обозри-момуи правильному членению в рамках всеобщей

истории. ^ 3. 5 третьей фазе выступает единство целого, за пределы которого

вследствие его окончательной пространственной замкнутости выйти уже

невозможно. Предпосылкой здесь служит реализованная возможность всемирного

общения. Эта фаза — еще не историческая реальность, но предвосхищение

грядущих возможностей, ЯОУгому она не может быть предметом эмпирического

исследования, а служит лишь материалом для наброска, в основу которого

доложено осознание настоящего и современной нам ситуации.

рационализирует мифы и магию; во-вторых, становление логически и

методически осознанной науки — греческая наука и параллельно зачатки

научного познания мира в Китае и Индии; в-третьих, возникновение

современной науки, вырастающей с конца средневековья, решительно

утверждающейся с XVII в. и развертывающейся во всей своей широте с XIX в.

Эта наука делает европейскую культуру — во всяком случае с XVII в.—

отличной от куль- . туры всех других стран. На специфике современной науки

в рамках всей мировой истории мы считаем необходимым остановиться.

Современная наука уже по своему объему, богатству и многообразию занимает

особое место во всей истории познания. История современной науки

неисчерпаема по своей глубине. Самым поразительным по новизне и по своим

неслыханным практическим последствиям в области техники является со времени

Кеплера и Галилея естественнонаучное знание с его применением

математической теории. Однако оно составляет лишь звено во всеохватывающем

процессе познания. Географические открытия завершились первым кругосветным

путешествием и установлением того факта, что при плавании на запад теряется

один день. Все это произошло только 400 лет тому назад. Никогда еще человек

не обладал таким реальным (а не только предположительным) знанием о земном

шаре. Появился первый глобус. Объектом познания становились не только

дальние, но и близкие человеку предметы. С неведомым раньше

исследовательским рвением открывались тайны анатомии (Веза-лий *)

посредством вскрытия трупов. В микроскоп Левенгук * увидел в кайле воды

движение бактерий. С помощью телескопа Гали-' лей обнаружил неведомые

планеты и их спутники. С конца XVIII в. раскопки сделали доступными

созерцанию исчезнувшую и забытую действительность (Помпеи), восстановили

целые культуры (Египет, Вавилон), воплотили в реальность мечты Шлимана об

эпохе Гомера *. Расшифровка письменности и древних языков позволила

услышать людей, которые жили тысячелетия тому назад. Археологические

находки превратили первобытную историю в неоспоримую реальность. В

настоящее время мы знаем о начальной стадии истории Греции, об истории

Передней Азии и Египта больше, чем сами греки. История углубилась для нас в

прошлое на тысячелетия, история Земли открыта теперь нашему взору, звездное

небо уходит в неизмеримую глубину. Современный мир как бы создает повсюду

науки, независимые друг от друга, но общие по духу. В мастерских художников

и архитекторов возникла наука о природе, мореплавание создало географию,

государственные интересы — экономическую науку; импульсом повсюду служило

желание извлечь из знания пользу для осуществления политических целей, но

вскоре появился непосредственный интерес к предмету изучения. В теологии

возникла историческая критика Библии.

Эта картина, расширять которую можно беспредельно, заставляет нас

поставить вопрос: заключено ли в этой современной науке, достигшей

невероятных размеров, нечто принципиально новое и только ей свойственное.

II. СИТУАЦИЯ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ

Прошлое содержится в нашей памяти лишь отрывками, будущее темно. Лишь

настоящее могло бы быть озарено светом. Ведь мы полностью в нем. Однако

именно оно оказывается непроницаемым, ибо ясным оно было бы лишь при полном

знании прошлого, которое служит ему основой, и будущего, которое таит его в

себе. Мы стремимся к осознанию ситуации нашего времени. Однако эта ситуация

обладает скрытыми возможностями, которые становятся зримыми лишь после

своего осуществления. '

Наша исторически новая ситуация, впервые имеющая решающее значение,

являет собой реальное единство людей на Земле. Благодаря техническим

возможностям современных средств сообщения наша планета стала единой

целостностью, полностью доступной человеку, стала «меньше», чем была

некогда Римская империя.

К этому вело развитие, начиная с эпохи великих открытий 400 лет тому

назад. Однако вплоть до конца XIX в. история была для нас, по существу,

историей Запада. Весь остальной мир оставался в сознании европейцев того

времени колониальной территорией второстепенного значения, предназначенной

для того, чтобы быть добычей европейцев. Лишь непреднамеренно были уже

тогда заложены основы для формирующейся в наши дни мировой истории, и

заложены они были теми могущественными силами, которые стремились подчинить

себе громадные пространства земного шара. Эти пространства уже внесли свой

вклад в первую мировую войну. Однако эта война была еще европейской.

Америка опять отступила. Лишь вторая мировая война потребовала участия

всех, была действительно глобальной. Военные действия в Восточной Азии были

не менее серьезны, чем в Европе. Это была в самом деле первая подлинно

мировая война. С этого момента начинается мировая история как единая

история единого целого. С такой точки зрения вся предыдущая история

представляется рядом разбросанных, независимых друг от друга попыток,

множеством различных истоков человеческих возможностей. Теперь проблемой и

задачей стал мир в целом. Тем самым происходит полное преобразование

истории. Решающим является теперь следующее: нет ничего, что находилось бы

вне сферы происходящих событий. Мир замкнулся. Земной шар стал единым.

Обнаруживаются новые опасности и возможности. Все существенные проблемы

стали мировыми проблемами, ситуация — ситуацией всего человечества.

3. Выводы

То обстоятельство, что все человечество, все древние культуры втянуты в

поток уничтожения или обновления, постигнуто в последние десятилетия во

всем его значении. Мы, люди прежнего поколения, жили как дети, полное гыо

пребывая в сфере чисто европейских представлений. Индия, Китай были чужими,

далекими, совершенно иными мирами, история которых оставалась неведомой.

Тот, кто'был недоволен, кому плохо жилось, эмигрировал. Мир был открытым.

После 1918 г. на меня произвели глубокое впечатление как нечто совершенно

новое следующие слова де Гроота * в его книге о Китае: «.Универсисгская1

система составляет высшую точку, которой могла достигнуть в своем развитии

духовная культура Китая-Единственной способной пошатнуть и уничтожить ее

силой является трезвая наука. Если настанет время, когда этой наукой там

начнут серьезно заниматься, то во всей духовной жизни Китая, без сомнения,

произойдет полный переворот; и в результате этого переворота в Китае

наступит либо полная анархия, либо возрождение, после чего Китай уже не

будет Китаем, китайцы не будут китайцами. Китай не способен своими силами

заменить прежнюю систему новой; тем самым крах прежней системы должен бы

привести к полному упадку и к анархии, другими словами, к полному

осуществлению того, что предрекает священное учение китайцев, согласно

которому катастрофа и гибель неизбежны, если человечество потеряет дао...

Если роком предопределено, что жестокий процесс гибели должен идти своим

ходом и что дни древней университетской культуры Китая сочтены, то пусть

хоть последний ее день не будет днем гибели многочисленного народа,

ввергнутого в беду иностранным вмешательством!» (19).

В технический век, и даже в преддверии его, странным образом повсеместно

возникает духовный и душевный регресс, который в наши дни стал

общеевропейским явлением. Правда, в Европе еще некоторое время продолжался

духовный расцвет, тогда как Китай и Индия с XVIII в. безостановочно

приближались к упадку. В тот момент, когда эти народы были порабощены

военной техникой Европы, они уже достигли самой низкой точки своего

духовного развития. Европа открыла Китай и Индию не в период расцвета их

культуры, а тогда, когда они сами почти забыли о своем прошлом.

Лишь в наши дни существует реальное единство человечества, которое

заключается в том, что нигде не может произойти ничего существенного без

того, чтобы это не затронуло всех. В этой ситуации технический переворот,

созданный европейской наукой и открытиями европейцев, является лишь

материальной основой и поводом духовной катастрофы. Если же совершится

ожидаемое преобразование, тогда то, что в 1918 г. де Гроот сказал о

китайцах — после этого Китай уже не будет Китаем, китайцы не будут

китайцами,— быть может, окажется применимым ко всем. И Европа уже не будет

Европой, и европейцы не будут европейцами — такими, какими они ощущали себя

во времена де Гроота. Но ведь придут новые китайцы, новые европейцы, образ

которых еще скрыт от нас.

При понимании нашей исторической ситуации как преддверия новой эры наш

взор все время обращается к прошлому. На вопрос — были ли когда-нибудь

подобные радикальные преобразования — мы можем ответить только одно: о

событиях прометеевского времени, когда человек только приступал к познанию

окружающего его мира с помощью орудий труда, огня, речи, нам ни-

чего не известии. В исторический же период самым значительным рубежом

было то осевое время, о котором шла речь выше. И если мы теперь вновь

вступили в период радикального изменения человеческого бытия, то это не

повторение осевого времени, но нечто в корне иное.

Прежде всего но своим внешним чертам: наш технический век универсален не

только относительно, как то, что происходило в трех независимых друг от

друга сферах осевого времени, но универсален абсолютно, поскольку он носит

глобальный характер. Теперь речь идет не о чем-то взаимосвязанном по своему

внутреннему значению, а фактически разделенном, но о целостности, внутри

которой происходит постоянное общение. В наше время этот процесс осознается

как универсальный. Эта универсальность должна привести к совершенно иному,

чем когда-либо, решению вопроса о человеческом бытии. Ибо если все прежние

периоды кардинальных преобразований были локальны, могли быть дополнены

другими событиями, в других местах, в других мирах, если при катастрофе в

одной из этих культур оставалась возможность того, что человек будет спасен

с помощью других культур, то теперь все происходящее абсолютно и

окончательно по своему значению. Вне его нет больше ничего.

Совершенно очевидно, что внутреннее значение происходящего процесса также

носит совершенно иной характер, чем осевое время. Тогда была полнота,

теперь опустошенность. Если мы осознаем близость рубежа, то поймем, что

находимся только в стадии подготовки. Наше время — время реального

технического и политического преобразования, а не время вечных творений. Со

всеми своими великими научными открытиями и техническими изобретениями наша

эпоха скорее подобна времени, когда были созданы орудия труда и оружие,

приручены животные, использована лошадь как средство передвижения, чем

времени Конфуция, Лао-цзы. Будды и Сократа. Но о том, что мы готовы

поставить перед собой великую цель — вновь преобразовать человеческую

природу в соответствии с ее истоками, что мы остро ощущаем всю важность

рокового вопроса, как нам, веруя, превратиться в настоящих людей, об этом

свидетельствует в наши дни все увеличивающаяся склонность обращаться к

нашим истокам. Та глубина, из которой мы вышли, то подлинное, которое было

скрыто под покровом второстепенных образований, привычных оборотов речи,

условностей и институтов, опять обретает голос. Зеркало великого осевого

времени человечества послужит, быть может, еще раз одним из существенных

заверений в том, что в своем стремлении понять самих себя мы должны

обратиться к тем глубинам, откуда мы вышли.

О СМЫСЛЕ ИСТОРИИ

Что мы понимаем под всемирно-исгорической точкой зрения? Мы стремимся

понять историю как некое целое, чтобы тем самым понять и себя. История

является для нас воспоминанием, о кото-. ром мы не только знаем, но в

котором корни нашей жизни. История — основа, однажды заложенная, связь с

которой мы сохраняем, если хотим не бесследно исчезнуть, а внести свой

вклад в бытие человека.

Исторические воззрение создает ту сферу, в которой пробуждается наше

понимание природы человека. Сложившееся в нашем сознании (картина

исторического развития) становится фактором наших стремлений. В зависимости

от того, как мы мыслим историю, устанавливаются границы наших возможностей,

открывается перед нами содержание вещей или возникает искушение, которое

уводит нас от действительности. Исторически познанное является — даже в

своей достоверности и объективности — не безразличным содержанием, но

моментом нашей жизни. Когда же исторические данные используются для

пропаганды, это воспринимается как ложь об истории. Задача представить себе

исторический процесс в целом требует от нас всей серьезности и

ответственности.

Можно по-разному относиться к нашему историческому прошлому: в одном

случае мы созерцаем в нем близкое нашему сердцу величие. Мы черпаем силы в

том, что было, что определило наше становление, что является для нас

образцом. Совершенно безразлично, когда жил великий человек. Все

располагается как бы на одной, вневременной плоскости значимого.

Исторические данные воспринимаются тогда нами как нечто не историческое, а

непосредственно присутствующее в пашен жизни.

Но можно н сознательно восиринимаиэ величие прошлого исторически, во

временной Поспелова гельносги собьиин. Мы ставим вопрос о времени и месте

происходившего. Цель '-/го путь во времени. Время расчленено. Не все

всегда было, каждая эпоха обладает своим особым величием. В значении

прошлого были свои вершины н спады. Бывают :»похи покоя, которые как будто

создают го, что будет существовать вечно, .жохи, которые сами

-МО

ощущают себя как некое завершение. Но бывают и эпохи больших перемен,

переворотов, которые в своем крайнем выражении проникают едва ли не в самую

глубину человеческого бытия.

Поэтому вместе с историей меняется и историческое мышление. В наше время

оно определяется осознанием кризиса, которое в течение последних ста лет

или более постепенно углублялось и теперь характеризует мышление почти всех

людей.

Уже Гегель видел закат европейского мира. «Сова Минервы начинает свой

полет в сумерки» (31),— говорил он о своей собст-Д. венной философии;

однако у него это было сознанием не гибели, а завершения.

Своей кульминации сознание кризиса достигло у Кьеркегора и Ницше. С этого

момента получает широкое распространение идея поворота в историческом

развитии, завершения истории в ^ том смысле, какой ей придавали раньше,

идея радикального изменения самого человеческого бытия.

После первой мировой войны речь шла уже не только о закате Европы, но о

закате всех культур. Появилось ощущение конца человеческого существования

вообще, преобразования, охватывающего все народы и всех людей без

исключения, которое ведет то ли к уничтожению, то ли к рождению нового. Это

еще не было самым концом, но знание о том, что конец возможен, стало

всеобщим.

* Одни воспринимали это с трепетом и уж.асом, другие — с полным

спокойствием, то с натуралистически-биологических или социологических

позиций, то с метафизически-субстанциальных. Настроение Клагеса, Шпенглера

или Альфреда Вебера резко отличается

• друг от друга. Однако никто из них не сомневается в реальности

кризиса, беспримерного по своему историческому значению.

Понять, ощущая эту близость кризиса, себя и нашу современную ситуацию

должно помочь нам знание истории,

Одно, как мы полагаем, должно устоять во всех катаклизмах:

человек, как таковой, и его самоосмысление в философствовании. Ведь и в

периоды упадка — учит нас история — существовало высокое философское

мышление. ,^ Воля к самопониманию с универсально-исторических

позиций и является, быть может, выражением подобного непоколебимого

стремления к философствованию, которое в поисках своей основы взирает на

будущее, не пророчествуя, но веря, не приводя в уныние, но ободряя. Нашему

воспоминанию истории не должно быть ,* пределов вширь и вглубь.

Значение истории как целого мы, пожалуй, лучше всего поймем, достигнув ее

границ. Эти границы мы постигаем, сопоставляя историю с тем, что не есть

история, с тем, что ей предшествует и что находится вне ее, и, проникая в

конкретно-историческое, для того, чтобы понять его глубже, лучше и шире.

На вопрос о значении исторического целого мы, однако, окончательного

ответа не получаем. Между тем уже самый этот вопрос

241

и критически углубляемые попытки получить на неги ответ помогают нам

преодолеть скоропалительные выводы, сделанные на основе мнимого знания,

которое сразу же исчезает; преодолеть склонность к неоправданным нападкам

на свое время, критиковать которое так легко, к осуждению тотальных

банкротств, которые уже кажутся едва ли не старомодными, к претензиям на

способность дать людям нечто совершенно новое, основополагающее, что нас

спасет, и противопоставляя это всему развитию от Платона до Гегеля или

Ницше, которое это новое якобы преодолевает. Собственному мышлению

придается тогда поразительно большое значение, несмотря на всю скудость его

содержания (мимикрия предельной, но обоснованной структуры сознания у

Ницше). Однако помпезное отрицание и заклинание пустоты еще не есть

собственная действительность. Сенсация, вызванная борьбой, может служить

основой мнимой духовной жизни лишь до той поры, пока не растрачен капитал.

То, что составляет в истории лишь физическую основу, что возвращается,

сохраняя свою идентичность, что есть регулярно повторяющаяся каузальность,—

все это неисторическое в истории.

В потоке того, что только происходит, историчность выступает как нечто

своеобразное и неповторимое. Она являет собой традицию, сохраняющую свою

авторитетность, и в этой традиции континуум, созданный воспоминанием об

отношении к прошлому. Историчность — это преобразование явления в

сознательно проведенных смысловых связях.

^ В историческом сознании присутствует нечто исконно свое,

индивидуальное, значение которого не может быть убедительно обосновано

какой-либо общей ценностью, присутствует сущность в своем исчезающем

временном облике. Историческое подвержено разрушению, но во времени оно

вечно. Отличительная черта этого бытия состоит в том, что оно есть история

и не обладает длительностью на все времена. Ибо в отличие от того, что

просто происходит, служит только материалом для простого повторения общих

форм и законов, история есть то происходящее, которое, пересекая время,

уничтожая его, соприкасается с вечным.

Почему вообще существует история? Именно потому, что человек конечен,

незавершен и не может быть завершен, он должен в своем преобразовании во

времени познать вечное, и он может познать его только на этом пути.

Незавершенность человека и его историчность — одно и то же. Границы

человеческой природы исключают ряд возможностей. На Земле не может быть

идеального состояния. Не существует правильного мирового устройства. Нет

совершенного человека. Постоянно повторяющиеся конечные состояния возможны

только как возврат к естественному ходу событий. Из-за того, что в истории

постоянно действует незавершенность, все должно беспрерывно меняться.

История сама по себе

242

не может быть завершена. Она может кончиться лишь в результате внутренней

несостоятельности или космической катастрофы.

Однако вопрос, что же в истории есть собственно историческое в его

завершении волею Вечного, заставляет нас обратить на него внимание, но

вынести об историческом явлении полное и окончательное суждение мы не

можем. Ибо мы — не божество, творящее суд, а люди, пользующиеся своим

мышлением; чтобы соприкоснуться с историчностью, которую мы тем настойчивее

ищем, чем лучше мы ее понимаем. История — это одновременно нронс- у ходящее

и его самосознание, история и знание истории. Такая история как бы со всех

сторон граничит с бездной. Если она окажется низвергнутой в нее, она

перестанет быть историей. В нашем сознании она должна быть объединена и

вычленена следующими основными свойствами:

Во-первых, история обладает границами, которые отделяют ее < от других

реальностей — от природы и космоса. Историю со всех | сторон окружает

безграничное пространство сущего вообще.

Во-вторых, в истории есть внутренние структуры, формирующиеся посредством

превращения простой реальности индивидуального и неизбежно погибающего.

История становится таковой лишь посредством единения всеобщего и

индивидуального, но таким образом, что она показывает индивидуальность

неповторимого значения, единично-всеобщее. Она есть переход как выражение

бытия.

В-третьих, история становится идеей целого, если задать вопрос: в чем

состоит единство истории?

Бездны: бездна природы — вне истории и в качестве вулканической основы

истории, в качестве основы являющей себя в истории реальности в ее

исчезающем переходном бытии, в бесконечной разбросанности, из которой все

время стремится сложиться то единство, которое всегда ставится под вопрос.

Способность видеть и осознавать все эти бездны углубляет понимание подлинно

исторического.

I. ГРАНИЦЫ ИСТОРИИ

1. Природа и история

Мы представляем себе историю человечества как незначительную часть жизни

на Земле. Следовательно, история человечества очень коротка (она возникла

не раньше конца третичного периода *Г~что тоже вызывает сомнение) по

сравнению с историей растительного и животного мира,. кбТОртя" охватывает

свою историю Земли. Известная же нам история в 6000 лет^ в свою очередь,

составляет короткий периад по_сравнению с долгой доисторической эпохой

человеческого существования, измеряемой сотнями,тысячелетий.

Это представление нельзя считать неверным. Однако в нем еще нет того, что

является, собственно говоря, историей. Ибо

'I исто^)ия_с^ществ^ет де сама по себе, подобно природе, а на основании

при роды ^которая существовала с незапамятных времен, есть и__тепе]оь и

является той основой, на которой зиждется все то, что составляех-.нащ.у

.жизнь.

Мы. ^овор^цл, правда, об истории природы и истории человечества. Общим

для них является необратимость процесса их развития во "времени. Однако по

своей ^сущности и значимости они различны.

•

Природа не осознает себя в своей истории. Это — процесс, который просто

идет, не осознавая себя,— осознает его человек. Сознание и преднамеренность

не являются присущим ему фактором.

По человеческим масштабам эта история идет очень медленно. Видимыи~аспект

ее в масштабе человеческой жизни — просто повторение одного и того же. В

этом смысле природа неисторична (32).

Поэтому рассматривать историю аналогично тому процессу, который

происходит в природе,—не что иное, как следствие нашей привычки мыслить в

категориях мира природы.

1. Если исходить из представления о бесконечном возникновении и

исчезновении, о гибели и повторении — в бесконечности времени содержится

шанс для всего, но нет пронизывающего время смысла,— то подобное

представление исключает историю как таковую.

2. В ходе жизненного процесса человек возникает как разновидность

животного. Человек распространяется по поверхности земного шара, подобно

другим, хотя и не всем, формам жизни.

3. Человечество в целом есть жизненный процесс. Оно растет, достигает

расцвета, стареет и умирает. Однако все это воспринимается не как единое

развитие человеческого рода, а как многократный, повторяющийся процесс

развития человеческих культур, существующих последовательно или

параллельно. Из аморфного материала, близкого к природе человечества,

формируются культуры как исторические образования, которым свойственны

закономерность развития, жизненные фазы, начало и конец. Эти культуры

подобны организмам, черпающим в себе самих силы жизни, не влияющим друг на

друга; однако в своем соприкосновении они модифицируют Друг друга или

мешают друг другу.

При таком понимании в категориях природного мира подлинная история

исчезает из поля зрения исследователя.

2. Наследование и традиция

Мы, люди, являемся природой и историей одновременно. Наша природа являет

себя в наследовании, наша история — в традиции. Стабильности наследования,

в силу которого мы как природные существа не меняемся в течение

тысячелетий, противостоит неустойчивость нашей традиции: сознание может

погаснуть, и нет в веках такой духовной ценности, которой бы мы надежно

владели.

Исторйче.скии процесс„может прерваться^ еЈли^йм .забудем Ь о том. .чего

.мы достигли, или^если^остйшутое.-ыами-яа^протя-'' жении_ис1о.рии

.йсчезнет"й~з нашей жизди. Даже почти бессознательная стабильность образа

жизни и мышления, сложившаяся в силу привычки и само собой разумеющейся;

веры, стаблльность, которая повседневно формируется всей совокупностью,

общественных условий и как будто коренится в самых глубинах нашего

существования, начинает колебаться, как только меняются общественные

условия. Тогда повседневность, порывает с традицией, утрачивается

исторически- сложившийся этос,- привьтешяе фермы жизни распадаются и

-воцаряется полнейшая неуверенность. Атомизированныйчеловек становится

случайной массой неисторически сложившейся жизни, которая; будучи все-таки,

человек ческой жизнью, преисполнена — открыто ялм тайне •„ под покрог вом

витальнои силы своего существования — тревоги и страха.

Другими .словами, нй-ласдедйаацие^а-драдцция... -дед аех^нас люд,ь,м.и.

То, чем человек обладает наследствен_но„^прак1_ически нерушимо; традиция же-

может быть..додйсиаЙГуДйРЯна.

Традиция уходит св(?има.а»Р.НЯМХ,.А-Г-ауби.ны,дойетййии. Дна охватывает

все то, ч т о^не^двдаетхя.йиоА&Ричееки-наследуемым, а составляет

историческую ,.субс1андию^.шелоа&цесхо1'в-4ытия.

Длительная доистория, короткая история—что означает это различие?

В начале, истории, обнаруживается.декии как бы накопленный в

доисторич.ескую,,эпйху-1мп№тал>-ц^<^йЁйадяа^^хаа^.яв-ляющий собой..

не_цаследуемую биологически», .а „жюййнес.кую субстанцию»^_которая может

быть- увеличена или расхвачена. Это —нечто, действительно- существующее^

д^жакош^ШАШле-ния, что не_^ожег_быть^сдедднд^^д^ц^-оредцамеренцц-д<->»дано.

Значение этой субстанции раскрывается посредством совершающегося в

истории духовного процесса. В ходе этого процесса она претерпевает

изменения. Рщть мпжат^а-истории возник-

НуТ н»вц^_ц("г01"4> КОТОрЫЙ 11—^^тт^тш—^^а^лпбй^—, ЦЁДуияй-

•"ий прцмей_тайш:а,.ройа* являет_..собои ,-осевее- врвмв*—-»-<.вею

очередь, станут,,,преддосыдками .„дпухих^йбразований. Однако этот процесс

охватывает ,н&<дсб человечвства.а^целом«=„-йй-дает на высотах

сознания^йТЛ&Л-ьных.людейт.Дв^Дйсает. равнве?'а,-аабы-вается, остается

непонятым-н исяеаавт.

В истории есть направление, которое ведет к отрыву от субстанциальных

предпосылок, от традиций, к тому, что составляет голое мышление, будто в

этой лишенной субстанциальности сфере чистой рациональности (гаНо) может

быть что-либо создано. Это — просвещение, которое наперекор самому себе не

просвещает, а ведет в пустоту.

4. Выводы

Мы пытаемся постигнуть единство истории в образах целого, в которых

историчность человечества выступает в качестве эмпирически обоснованных

структур; при этом основным фактором остается безграничная открытость

будущего и краткость начала: мы только начинаем. История для будущего

фактически бесконечна, а качестве прошлого она — открытый интерпретации

беспредельный мир смысловых соотношений, которые, во всяком случае иногда,

как будто сливаются во все расширяющемся общем смысловом потоке.

Тема данной книги — не одна из общих категорий, не исторические законы, а

проблема единства истории в его фактическом, зримом, единичном образе,

который не есть закон, но составляет тайну истории. Этот образ мы называем

структурой истории. Мы видим свою задачу в том, чтобы постигнуть ее как

духовную действительность человеческого бытия в определенных

пространственно-временных рамках.

Интерпретирующее рассмотрение становится моментом воли. Единство

становится целью человека. Изучение прошлого соотносится с этой целью. Оно

сознательно используется в качестве примера мира в едином мире,

устанавливаемого посредством правового порядка для устранения нужды и

завоевания счастья по возможности для всех.

Однако эта цель предполагает лишь создание общей для всех основы

существования. Единство условий для всех человеческих возможностей было бы,

правда, чрезвычайно важно, но это — не конечная цель, а тоже только

средство.

Мы ищем единство на более высоком уровне — в целостности мира

человеческого бытия и созидания. Стремясь к этому, мы обретаем единство

предшествующей истории посредством выявления того, что касается всех людей,

существенно для всех.

Однако значение этого может открыться только в динамике человеческого

общения. В притязании на безграничную коммуникацию находит свое выражение

взаимосвязь всёх~людей в возможном понимании. Однако единство не

исчерпывается познанным, сформулированным, целесообразным или образом цели,

оно заключено во всем этом лишь тогда, если в основе всего лежит

коммуникация человека с человеком. Теперь возникает последний вопрос.

Состоит ли единство людей в их единении в рамках общей веры, в

объективности того, что всем представляется истинным в

мысли и вере, в организации одной вечной истины посредством глобального

авторитета?

Или же единство, доступное нам, людям, в своей истине — только единство в

коммуникации наших многообразных исторических истоков, сопричастных друг

другу, но не тождественных в явлении мысли и символа,— единство, которое в

своем многообразии скрывает единое, то единое, которое может сохранить свою

истинность только в воле к беспредельной коммуникации в качестве

бесконечной задачи, которая стоит перед не знающими завершения

человеческими возможностями?

Все утверждения о совершенной чуждости людей, о невозможности

взаимопонимания — не что иное, как выражение разочарованности, усталости,

отказ от выполнения настоятельного требования человеческой природы,

возведение невозможности данного момента в абсолютную невозможность,

угасание внутренней готовности (33).

Единство истории как полное единение человечества никогда не будет

завершено. История замкнута между истоками и целью, в ней действует идея

единства. Человек идет своим великим историческим путем, но не завершает

его в реализованной конечной цели. Единство человека — граница истории. А

это значит: достигнутое завершенное единство было бы концом истории.

История — движение под знаком единства, подчиненное представлениям и идеям

единства.

Согласно подобным представлениям, единство выражается в следующем:

человечество, по-видимому, возникло из единых истоков, выйдя из которых оно

развивались в бесконечной изолированности, а затем стало стремиться к

воссоединению. Однако это общее происхождение — в своем эмпирическом

обосновании — погружено во мрак. Повсюду, где .мы видим людей, они рассеяны

я различны как индивидуумы и как расы; мы видим множество культур на разной

стадии развития, различное их возникновение, которому, несомненно, уже

предшествовало неведомое нам существование человека. Единство ведет нас за

собой в качестве представления о некоем образе, завершенном г.о взаимности

множества людей. Однако подобные представления всегда неопределенны.

Представления о единстве обманывают, если они выступают как нечто

большее, чем символы. Единство в качестве цели — беспредельная задача; ведь

все становящиеся для нас зримыми виды единства — частичны, они лишь

предпосылки возможного единства или нивелирование, за которым скрывается

бездна чуждости, отталкивания и борьбы.

Завершенное единство не может быть выражено ясно и непротиворечиво даже в

идеале. Такое единство не может обрести реальность ни в совершенном

человеке, ни в правильном мироустройстве или в проникновенном и открытом

взаимопонимании и согла-

сии. Единое — это бесконечно далекая точка соотнесения,, одновременно

истоки и цель; это — единство трансцендентности. В качестве такового оно не

может быть уловлено, не может быть исключительным достоянием какой-либо

исторической веры, которая могла бы быть навязана всем в качестве

абсолютной истины.

Если мировая история в целом движется от одного полюса к другому, то

происходит это таким образом, что все, доступное нам, заключено между этими

полюсами. Это—становление единств, преисполненные энтузиазмом поиски

единства, которые сменяются столь же страстным разрушением единств.

Так, глубочайшее единство возносится до невидимой религии, достигает

царства духов, которые встречаются друг с другом и принадлежат друг другу,

тайного царства открытости бытия в согласии душ. Напротив, историчным

остается движение между началом и концом, которое никогда не приходит к

тому, что оно, по существу, -означает, но всегда содержит его в себе.

V. ПРЕОДОЛЕНИЕ ИСТОРИИ

Мы убедились: история не завершена, она таит в себе бесконечные

возможности; любая концепция познанного исторического целого разрушается,

новые факты открывают в прошлом не за

меченную нами раньше истину. То, что прежде отпадало как несущественное,

обретает первостепенную значимость. Завершение истории кажется нам

невозможным, она движется из одной бесконечности в другую, и бессмысленно

прервать ее может лишь внешняя катастрофа.

Мы внезапно ощущаем неудовлетворенность историей. Нам хотелось бы

прорваться сквозь нее к той точке, которая предшествует ей и возвышается

над ней, к основе бытия, откуда вся история представляется явлением,

которое никогда не может быть внутренне «правильным»; прорваться туда, где

мы как бы приобщимся к знанию о сотворении мира и уже не будем полностью

подвластны истории. Однако вне истории для нас в области знания нет

архимедовой точки. Мы всегда находимся внутри истории. В стремлении

достигнуть того, что было до истории, что проходит сквозь нее или будет

после нее, всеобъемлющего, самого бытия, мы ищем в нашей экзистенции и

трансцендентности того определения, чем могла бы быть эта архимедова точка,

если бы она могла быть выражена в форме современного знания.

1. Мы выходим за границу истории, когда обращаемся к природе. На берегу

океана, в горах, в буре, в льющихся лучах восходящего солнца, в игре красок

стихии, в безжизненном полярном царстве снега и льда, в девственном лесу —

повсюду, где мы слышим голос неподчинивщейся человеку природы, мы можем

внезапно почувствовать себя свободными. Возврат к бессознательной жизни,

возврат в еще большую глубину и ясность безжизненной стихии может возбудить

в нас ощущение тишины, восторга, единства, свободного от боли. Однако это

обман, если мы видим в нем нечто большее, чем случайно открывшуюся тайну

молчаливого бытия природы, этого бытия по ту сторону всего того, что мы

называем добром и злом, красотой и уродством, истиной и ложью, этого

бросающего нас в беде бытия, не знающего ни сострадания, ни жалости. Если

мы действительно обретаем там прибежище, то это значит, что мы ушли от

людей и от самих себя. Если же мы видим в этом мгновенном пленяющем нас

соприкосновении с природой немые знаки, которые указывают на нечто,

возвышающееся над всей историей, но не открывают его, тогда в этом

соприкосновении с природой заключена истина, так как оно открывает перед

нами путь, а не удерживает нас у себя.

2. Мы выходим за границы истории в сферу вневременной значимости, истины,

не зависящей от истории, в сферу математики и всепокоряющего знания, всех

форм всеобщего и общезначимого, которая не ведает преобразований, всегда

есть — познанное или непознанное. В постижении этой ясности значимого мы

подчас ощущаем душевный подъем, обретаем твердую точку, бытие, которое

постоянно есть. Однако и в этом случае мы идем по неверному пути, если

держимся за него. И эта значимость — знак, в нем не заключено содержание

бытия. Это постижение странным образом не затрагивает нас, оно открывается

в процессе все большего проникновения в него. Оно есть, в сущности, форма

значимости,

277

тогда как его содержание отражает бесчисленное множество сущего, но никогда

не отражает бытие. Здесь в устойчиво существующем находит покой только наш

рассудок, не мы сами. Однако тот факт, что эта значимость есть независимая

и освобожденная от истории, в свою очередь указывает на вневременное.

3. Мы выходим за границы истории в область основных пластов историчности,

т. е. обращаясь к историчности мироздания в целом. От истории человечества

ведет путь к той основе, откуда вся природа — сама по себе неисторичная —

озаряется светом историчности. Однако это доступно только спекулятивному

мышлению, для которого служит своего рода языком тот факт, что навстречу

историчности человека как будто что-то движется из недр природы в своем

собственном биологическом облике, в ландша4>те и явлениях природы. Сами по

себе они лишены смысла и случайны, являют собой катастрофы или равнодушное

пребывание в мире, и все-таки история как бы одухотворяет их, будто они

соответствуют друг другу и выросли из одного корня.

4. В эту сферу историчности нас приводит историчность нашей экзистенции.

Из точки, где мы в безусловности своей ответственности и выбора своего

места в мире, своего решения, понимания того, что мы подарены себе в любви,

становимся бытием, пересекающим время в качестве историчности,— из этой

точки падают лучи света на историчность истории посредством нашей

коммуникации, которая, проходя через все исторически познаваемое, достигает

экзистенции. Здесь мы выходим за границы истории в сферу вечного

настоящего, здесь мы в качестве исторической экзистенции, пребывающей в

истории, преступаем границы истории.

5. Мы преодолеваем историю, двигаясь к бессознательному. Дух человека

сознателен. Сознание — то средство, вне которого нет ни знания, ни опыта,

ни человеческого бытия, ни отношения к трансцендентности. То, что не есть

сознание, называется бессознательным. Бессознательное — это негативное,

бесконечное по многозначности своего содержания понятие.

Наше сознание направлено на бессознательное, т. е. на все то, что мы

находим в мире, что не сообщает нам, однако, своей внутренней сущности.

Наше сознание опирается на бессознательное, оно все время вырастает из

бессознательного и возвращается к нему. Однако узнать что-либо о

бессознательном мы можем только посредством сознания. В каждом сознательном

действии нашей жизни, особенно в каждом творческом акте нашего духа, нам

помогает бессознательное, присутствующее в нас. Чистое сознание ни на что

не способно. Сознание подобно гребню волны, вершине над широким и глубоким

основанием.

Это составляющее нашу основу бессознательное имеет двоякий смысл:

бессознательное как природа, всегда покрытая мраком, и бессознательное как

ростки духа, стремящегося быть открытым.

Если мы преодолеем историю, превратим ее в бессознательное в качестве

сущего, которое открывается в явлении сознания, то это бессознательное

никогда не будет природой, но будет тем, что

27Й

являет себя в создании символов, в языке, в поэзии, изображении и

самоизображении, в рефлексии. Мы живем, не только основываясь на нем, но и

стремясь к нему. И чем отчетливее сознание выявляет его, тем оно становится

субстанциальнее, глубже, шире в своем присутствии. Ибо в нем пробуждаются

те ростки, чье бодрствование усиливает и расширяет его самого. Дух в своем

движении в истории расходует не только нреднайденное бессознательное, но и

создает новое бессознательное. Однако обе эти фирмы выражения неправильны

перед лицом единого бессознательного, проникновение в которое есть не

только процесс истории духа, но которое есть бытие над, до и после всякой

истории.

-Однако в качестве бессознательного оно определяется только негативно, с

помощью этого понятия нельзя обрести шифр бытия, к чему тщетно стремился Э.

Хартман * в мире позитивистского мышления. Бессознательное значимо лишь

постольку, поскольку оно получает определенный образ в сознании и тем самым

перестает быть бессознательным. Сознание — это действительное и истинное.

Наша цель — углубленное сознание, а не бессознательное. Мы преодолеваем

историю, обращаясь к бессознательному, чтобы тем самым прийти к

углубленному сознанию.

Тяга к бессознательному, всегда охватывающая нас в беде, обманчива. Она

остается таковой, пытается ли вавилонский бог повернуть вспять развитие

шумного мира словами: «Я хочу спать» *, мечтает ли человек западной

культуры вернуться в рай, в состояние, в котором он пребывал до того, как

вкусил плод с древа познания, считает ли он, что ему лучше бы не родиться,

призывает ли вернуться к естественному состоянию до возникновения культуры,

видит ли в сознании угрозу, полагает ли, что история пошла по ложному пути

и ее надо повернуть вспять,— все это одно и то же в различных формах. Это

не преодоление истории. а попытка уклониться от нее и от своего

существования в ней.

6. Мы преступаем границы истории, когда видим человека в его высочайших

творениях, в которых он сумел как бы уловить бытие и сделать его доступным

другим. То, что в этой области, сделано людьми, позволившими уничтожить

себя вечной истине, становление которой осуществилось в языке, выходит за

пределы истории, сохраняя, правда, исторический облик, и ведет нас через

мир истории к тому, что есть до всякой истории, и благодаря ей становится

понятным нам языком. Тогда уже не встает вопрос: откуда и куда, вопрос о

будущем и прогрессе, но во времени есть нечто, что уже не есть просто время

и приходит к нам через все временное как само бытие.

История становится путем к надысторическому. В созерцании величия — в

сотворенном, свершенном, мыслимом — история светит как вечное настоящее.

Она уже не просго удовлетворяет любопытство, а становится вдохновляющей

силой. Величие истории в качестве предмета нашего благоговения связывает

нас со сферой, возвышающейся над историей.

7. Понимание истории в ее целостности выводит нас за преде-

279

лы истории. Единая история перестает быть исгорией. Уловить это единство

уже само по себе означает вознестись над исгорией, достигнуть основы того

единства, посредством которого есть это единство, позволяющее истории стать

целостностью. Однако это вознесение над историей, стремящееся к единству

истории, само остается задачей в рамках истории. Мы живем, нс- обладая

знанием о единстве, но, поскольку мы живем, вырастая из этого единства,

наша жизнь в истории становится надысторической.

Вознесение над историей становится заблуждением, если мы уходим от

истории. Основной парадокс нашей экзистенции, который заключается в том,

что только в мире мы обретаем возможность подняться над миром, повторяется

в нашем историческом сознании, поднимающемся над историей. Нег пути в обход

мира, путь идет только через мир, нет пути в обход истории, путь идет

только через историю.

8. Взирая на долгую доисторию и краткую историю человечества, мы невольно

задаем вопрос: не является ли исгория на 4юне этих сотен тысячелетий

преходящим явлением:1 На этот вопрос, по существу, ответить нельзя, разве

только общей фразой: то, что имеет начало, имеет и конец, пусть он придет

даже через миллионы или миллиарды лет

Однако ответ, который не может нам дать наше эмпирическое знание,

является излишним для нашею осознания бытия. Ибо даже если допустить, что

наше представление об истории значительно модифицируется в зависимости от

тою, видим ли мы в истории бесконечный прогресс или различаем тень ее

конца, существенным остается для нас то, что историческое знание в целом не

есть последнее знание. Все дело в том, чтобы воспринимать настоящее как

вечность во времени. История ограничена далеким горизонтом, в котором

настоящее значимо как прибежище, некое утверждение себя, решение,

выполнение. Вечное являет себя как решение во времени. Для трансцендирующею

сознания экзистенции история растворяется в вечности настоящего.

Однако в самой истории перспектива времени остается, быть может, еще в

виде длительной, очень длительной истории человечества на едином теперь

земном шаре. В эгой перспективе каждый человек должен задать себе вопрос -

какое место он гам займет, во имя чего он будет действовать.