Никколло Макиовелли
Никколло Макиовелли
Московский государственный текстильный университет
2003.
Реферат по Философии на тему
Никколо Макиавелли
Студент: Жемков Денис Борисоч
Факультет Фитаэ
Группа 40-03
МАКИАВЕЛЛИ: БИОГРАФИЯ И
ЛИЧНОСТЬ
Никколо Макиавелли внешне был типичным флорентийцем, очень
напоминавшем Лоренцо деи Медичи. Он любил приятно провести время в весёлой
компании, сочинял стихи, блистая тем же тонким и едким остроумием, какое
было у Боккаччо и у Саккетти, у Пульчи, у Лоренцо и у Берни. Он не был
состоятельным человеком и при обычных обстоятельствах превратился бы в
одного из многих литераторов, трудившихся за определённую мзду в Риме или
во Флоренции.
Но после падения Медичи и восстановления республики Макиавелли был
назначен Секретарём и стал играть видную роль в государственных делах.
Выполнял дипломатические поручения в Италии и за её пределами, он приобрёл
немалый опыт – повидал людей и свет; он был предан республике всей душой,
настолько, что после возвращения Медичи он был готов принять любую муку.
В этой кипучей деятельности и борьбе закалился его характер, возмужал
дух.
Оказавшись не у дел, в Сан-Кашано, он предался размышлениям о древнем
Риме и о судьбах Флоренции – вернее, всей Италии. Практический склад его
недюжинного ума не давал ему предаваться иллюзиям и удерживал его в рамках
возможного. Увидев, что свобода утрачена, и помышляя лишь о независимости,
он попытался использовать как орудие спасения все тех же Медичи. Разумеется
это тоже было иллюзией.
Он ясно себе представлял, что Италия может сохранить свою
независимость лишь при условии, если вся она или большая её часть будет
объединена под эгидой одного князя. И он надеялся, что династия Медичи,
которая пользовалась властью в Риме и во Флоренции, возьмет на себя этот
долг.
Он надеялся также, что Медичи захотят прибегнуть к его услугам,
избавят его от вынужденного безделья и вызволят из нужды. Но те
использовали Макиавелли мало и плохо. Он закончил дни свои печально, не
оставив в наследство детям ничего кроме имени.
О нём было сказано: « Tanto nomini nullum par elogium » (« Имя его
выше всех похвал ») - Это слова надписи, составленной Феррони для памятника
Макиавелли, воздвигнутого в Санта-Кроче, во Флоренции, в 1787 году.
МАКИАВЕЛИ: ТВОРЧЕСТВО И
ФИЛОСОФИЯ
Его перу принадлежат «Десятилетие» - сухая хроника о « трудах Италии
за десять лет », написанная за пятнадцать дней, «Золотой осёл», книга из
восьми капитоло, - сатирическая картина упадка флорентийских нравов, книга
« О случае » - несколько капитоло, « О фортуне », « О неблагодарности »,
« О честолюбии », карнавальные песни, стансы, серенады, сонеты, канцоны. На
всех этих произведениях лежит печать эпохи: некоторые из них выдержаны в
вольном, насмешливом тоне, другие – аллегоричны и нравоучительны, но все
страдают сухостью. Стих его граничит с прозой, он мало выразителен, образов
мало, а те, что есть избиты.
Однако, несмотря на всю их банальность и отсутствие изящества, в этих
произведениях Макиавелли появляются признаки нового человека, наделённого
небывалой глубиной мысли и наблюдательностью. Воображение отсутствует, зато
ума в изобилии.
Говорят, что в 1515 году, когда появился « Неистовый Орландо »,
Макиавелли, находясь в Риме, похвалил поэму, но не скрыл своего
недовольства тем, что Ариосто в последней песне забыл упомянуть его имя в
перечне итальянских поэтов.
Перед нами критик, а не поэт. Не человек, который самозабвенно
сочиняет и фантазирует, подобно Лудовико Ариосто, а человек, пристально
наблюдающий за собой, даже когда он страдает, и с философским спокойствием
изрекающий суждения о своей судьбе и о судьбах мира. Его стихи походят на
беседу:
Надеюсь я, не веруя в успех;
Я слёзы лью – в них сердце
утопает;
Смеюсь, но внутрь не проникает
смех;
Пылаю весь – о том никто не
знает;
Страшусь и звуков и видений всех;
Мне всё мучений прибавляет.
Надеясь, плачу и, смеясь, горю,
Всего страшусь, на что ни
посмотрю.
Таковы рассуждения об изменчивости земных благ в «Фортуне». От
стихотворений Макиавелли остались лишь несколько удачных строк и несколько
изречений или глубоких мыслей, как в песне « О дьяволах » или « Об
отшельниках ».
Шедевр Макиавелли – его капитоло « О случае », особенно концовка: она
поражает и заставляет задуматься. Здесь в поэме уже чувствуется будущий
автор « Князя » (в настоящем издании называется « Государь ») и «
Рассуждений ».
Однако в таких произведениях как «Князь», «Рассуждения», «Письма»,
«Описание», «Диалоги об ополчении», «История» Макиавелли пишет спонтанно,
здесь всё его внимание приковано к конкретным вещам, погоню за красивыми
словами и фразами он как бы считает ниже своего достоинства.
Небольшая книжка, переведённая на все языки, которая называется
«КНЯЗЬ» затмила все остальные. И об авторе судили именно по ней, саму же
книгу рассматривали не сточки зрения её логической, научной ценности, а с
моральной точки зрения. Было признано, что « Князь » - это кодекс тирании,
основанный на зловещем принципе «цель оправдывает средства», «победителей
не судят». И назвали эту доктрину Макиавеллизмом.
Много было предпринято хитроумных попыток защитить книгу Макиавелли,
приписать автору то одно, то другое более или менее похвальное намерение. В
итоге рамки дискуссии сузилось, значение Макиавелли умалили. Такую критику
нельзя назвать иначе, как педантской.
Надо сказать, что, превознося мораль вообще, он в обыденной жизни
перешагивает через неё.
К несчастью для него его считали ни столько государственным деятелем,
человеком действия, сколько писателем. А его бедность, беспорядочный образ
жизни, плебейские привычки, «шедшие в разрез правилам» - как с укором
говорил ему безупречный Гвиччардини, отнюдь не улучшали его репутацию. На
потомков он оказал огромное влияние: одни его ненавидели, другие
превозносили, но слава его неизменно росла. Имя его продолжало оставаться
знаменем, вокруг которого “сражались” новые поколения.
Многие из изречений Макиавелли вошли в поговорку: «привести в
соответствие с принципами», «благополучие людей пресыщает, а несчастье
сокрушает», «людей следует или ласкать, или истреблять» - Этих афоризмов
или изречений у Макиавелли великое множество. Для писателей, пытавшихся ему
подражать, то был неиссякаемый источник мудрости.
Вместе со схоластической формой рушится и форма литературная, в основе
которой лежал период. В дидактических произведениях период имел скрытую
силлогическую форму, то есть предложение украшали и главная и средние идеи
силлогизма, что именовалось «доказательством», если тема была
интеллектуальной, и «описанием», если содержание сочинения составляли
только факты. Макиавелли пишет простыми предложениями,
избегая каких бы то ни было украшений. Он не «описывает» и не «доказывает»,
он повествует или возвещает, а поэтому ухищрения, необходимые для создания
периода, ему неведомы. Он убивает не только литературную форму, но форму
как таковую — и это в век господства формы, когда форма была единственным
божеством, которому поклонялись. Именно благодаря тому, что Макиавелли
обладал новым сознанием, содержание для него — все, а форма — ничто.
Точнее, в его глазах форма сама представляет собой вещь в ее истинной
конкретности, то есть в том виде, в каком она существует в сознании
человека или в материальном
мире. Ему не важно, будет ли вещь разумной, нравственной или прекрасной,
ему важно одно: чтобы она существовала в действительности. Мир устроен
определенным образом, и надо принимать его таким, как он есть; незачем
задаваться вопросом, может ли и должен ли он быть другим. Основа жизни, а
следовательно, и науки это Nosce te ipsum, то есть знание мира в его
реальности.Фантазировать, доказывать, описывать, морализировать — удел
людей, оторванных от жизни, погруженных в мир воображения. Поэтому
Макиавелли очищает свою прозу от малейших элементов абстракции, этики,
поэзии. Взирая на мир с сознанием своего превосходства, он провозглашает:
«Nil admirari» (ничему не удивляться) Ничто его не удивляет и не выводит из
себя, ибо он понимает; потому же он не доказывает и не описывает, он видит
и все проверяет на ощупь. Макиавелли берется за тему сразу, избегает
перифраз, описательных оборотов, отступлений, многословных доводов,
цветистых фраз, образных средств выражения, периодов и украшений, видя в
них препятствие на пути к видению. Он избирает кратчайший, а посему прямой
путь: не отвлекается сам и не отвлекает читателя. Речь его — ряд точных и
лаконичных предложений и фактов; все
«средние идеи», все акцидентное, эпизодическое отброшено. Макиавелли
напоминает человека, занятого серьезными вещами, у которого нет ни
времени, ни желания озираться вокруг. Эта его лаконичность, стремление
резюмировать главное — отнюдь не прием, подчас наблюдающийся у Тацита и
всегда у Даванцати, а результат естественной ясности видения, которая
делает ненужным все те «средние идеи», без коих посредственному писателю
никак не добраться до вывода, результат «полновесности» описываемого
предмета, благодаря которой ему нет нужды заполнять, пустоты с помощью
прикрас. Иной раз его простота граничит с небрежностью, а сдержанность с
сухостью — такова оборотная сторона его таланта.
Здесь перед нами прежде всего человек, а не писатель, вер нее,
писатель лишь постольку, поскольку он человек. Создастся впечатление, будто
Макиавелли даже не знает о существовании того общепринятого писательского
искусства, которое превратилось в моду и в условность
Проза Макиавелли — сухая, точная, лаконичная, богатая мыслями и
«вещная» — свидетельствует о зрелом уме, освободившемся от всех элементов
мистики, этики, поэзии и превратившемся в высшего руководителя мира, в
логику и силу вещей, в современный фатум. Именно таков подлинный смысл мира
в понимании Макиавелли. Если оставить в стороне вопрос о происхождении
мира, то он предстанет перед нами таким, как он есть: борьбой человеческих
сил и природы, развивающихся по своим законам. Богом Данте была любовь,
сила, объединяющая разум и действие; результатом была мудрость- Бог
Макиавелли — интеллект, сообщающий разум силам мира и регулирующий их;
результат — наука.
«Надо любить», — говорит Данте. «Надо понимать», — говорит Макиавелли.
Центр Дантова мира — это сердце; Центр Макиавеллиева мира — мозг. Мир Данте
— это, по существу, мир мистики и этики; в мире Макиавелли царит человек и
логика.
Образ Макиавелли в памяти потомков окружен любовью и ореолом
поэтичности, именно благодаря его твёрдому характеру, искренности его
патриотизма и благородству стиля, благодаря тому, что он сумел сохранить
мужественность и чувство собственного достоинства, которые выделяли его из
толпы продажных писак. Влияние, каким он пользовался, далеко не
соответствовало его заслугам.
Никколо Макиавелли прежде всего олицетворяет собой ясное и серьёзное
понимание того процесса, который протекал неосознанным, начиная от Петрарки
и Боккаччо вплоть до второй половины XVI века.
МАКИАВЕЛЛИ: РЕЛИГИЯ
Никколо Макиавелли не признавал никакой религии, а по тому мирился с
любой из них.
И хотя Макиавелли признаёт необходимость религии, однако религия, с
его точки зрения, должна быть подчинена государству и стать послушным
инструментом для укрепления последнего. В известном смысле Макиавелли
можно считать провозвестником поворота от религиозного мышления к
идеологическому.
Реакцией Макиавелли на духовный кризис средневековой Европы стал
безоговорочный поворот на встречу новому времени, к грядущей борьбе за
выживание личности, отстаивающей свою независимость и человеческое
достоинство в жестоком единоборстве с холодными и цепкими устоями
государственной власти.
МАКИАВЕЛЛИ: ПОЛИТИКА И
УРОКИ ИСТОРИИ
Политические тексты Макиавелли, написаны около пяти веков назад.
Итальянский философ осмысливал негативный опыт своего времени:
политическое бессилие разрозненной и потерявшей самостоятельность Италии,
глубокий кризис средневекового религиозного сознания, проявившийся прежде
всего в вырождении института папства и потере метаисторических ориентов
в осмыслении человеческого существования. В этой ситуации основным
приоритетом становится романизация силы воли, жизненной мощи, способной
вернуть этому распадающемуся на части миру утраченное единство.
Дух возрожденческого титанизма, породивший тип сильной личности,
самоутверждающийся за счёт индивидов более слабых, воплощается для
Макиавелли в фигуре идеального правителя: целеустремлённого, хладнокровно-
расчётливого, жестокого, с несгибаемой волей, наделённого хитростью и
коварством.
Технология власти мудрого государя не слишком сложна , на современном
языке это выглядит как известный метод кнута и пряника: «…людей следует
либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а
за большое – не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо
рассчитать так, чтобы не бояться мести».
История нашего времени – это история реализовавшихся утопий. При всём
различии архитектурных замыслов этих проектов земного переустройства – от
«Государства» Платона до «Государя» Н. Макиавелли, «Утопии» Т. Мора и
«Города Солнца» Т. Кампанеллы – их объединяет одно : человеческая личность
безоговорочно приносится на алтарь государства, как неизбежная жертва,
конечно же, во имя её же собственного блага.
Одни при этом исходят из идеализации человеческой природы, упрощая и
схематизируя ее, другие же абсолютизируют худшие проявления этой природы.
Впрочем, историческая практика причудливо синтезировала крайности этих
подходов и один из зодчих светлого будущего Иосиф Виссарионович Сталин
успешно сочетал оба, черпая опыт государственной мудрости и смелых
политических свершений в книге, ставшей для него настольной, - в «Государе»
Макиавелли.
Как оказалось, все эти проекты необходимого мироустройства
прекрасно дополняют друг друга в святом деле полного порабощения человека
аппаратом государства. В результате санкционированная Макиавелли «разумная
жестокость» правителя, поставленная на конвейер охранительных органов,
запускает такую машину террора, по сравнению с которой современные
пережитки первобытного каннибализма выглядят как пример рациональной
диеты у носителей высоких гуманистических идеалов.
Некоторые исследователи творчества Макиавелли видят его заслугу в
том, что он дал точную и реалистичную картину нравов и мотивов поведения
деятелей своей эпохи, представил политическую жизнь Италии без лицемерия,
свойственного политикам во все времена, назвал вещи своими именами. При
этом упускается из виду то, что там, где власти обычно прибегают к
лицемерию для того, чтобы сокрыть порочную суть тех или иных политических
действий, Макиавелли их откровенно обнажает только затем, дабы представить
эти пороки как скрытые добродетели. Он вводит в общественный обиход новую
систему ценностей, в которой политическая власть, направленная на
укрепление государства, становится высшим благом.
МАКИАВЕЛЛИ И УПАДОК ИТАЛИИ
Именно от Макиавелли пошла итальянская проза, иными словами, сознательное
отношение к жизни, раздумье о жизни.Он тоже живет в гуще событий, участвует
в них, разделяет страсти и чаяния своего поколения. Но, когда момент
действия остался позади, сидя один над книгами Ливия и Тацита, он нашел в
себе силы отойти в сторону и спросить общество, в
котором жил: «Что ты из себя представляешь? Куда идешь?»
Италия еще хранила свою былую гордость и взирала на Европу глазами Данте и
Петрарки, почитая за варваров все народы, жившие по ту сторону Альп.
Идеалом для нее был мир древней Греции и древнего Рима, который она изо
всех сил пыталась ассимилировать. Она стояла выше других стран по культуре,
по богатству, по ремесленному производству, по произведениям
искусства, по обилию талантов, ей безраздельно принадлежало
интеллектуальное первенство в Европе. Велико было смятение итальянцев,
когда в доме их воцарились чужеземцы. Но к ним притерпелись, сжились с
ними, уповая на то, что умственное превосходство поможет им прогнать
непрошеных гостей. Весьма поучительное зрелище можно было наблюдать при
изысканных дворах итальянских князей, где в присутствии ландскнехтов —
швейцарцев, немцев, французов, испанцев — раздавался громкий и беспечный
смех писателей, художников, латинистов, рассказчиков и шутов. Сочинители
сонетов осаждали князей даже на поле брани: Джованни Медичи пал под
аккомпанемент шуток Пьетро Аретино. Ошеломленные иностранцы разглядывали
чудеса Флоренции, Венеции, Рима, восхищались поразительными достижениями
человеческого гения; иноземные князья ухаживали за поэтами и писателями,
одаривали их, а те с равным рвением воспевали Франциска I и Карла V.
Захватчики покорили Италию и учились у нее, как когда-то римляне — у
Греции. Никколо Макиавелли вперил свой острый взгляд в эту цветущую
культуру, внешне мощную и величавую, и сумел рассмотреть недуг там, где
другие видели пышущее здоровье.
То, что мы сегодня именуем упадком, он называл разложением. В своих
рассуждениях он исходил именно из этого факта разложения итальянской,
вернее, латинской, расы, которой противопоставлялась здоровая германская
раса.
Самым грубым проявлением этого разложения были распущенность нравов и
словоблудие, присущие прежде всего духовенству и вызывавшие гнев еще у
Данте и у Екатерины; их можно было наблюдать на картинах и в книгах, они
проникли во все классы общества, во все литературные жанры и стали
чем-то вроде острой приправы, придававшей вкус жизни. Главным центром этой
распущенности нравов, которая сопровождалась нечестивостью, безбожием, был
римский двор, а главными протагонистами ее — папа Александр VI и Лев X.
Именно нравы этого двора зажгли гнев Савонаролы и побудили к расколу Лютера
и его сограждан.
Тем не менее духовенство в своих проповедях по привычке продолжало
метать громы и молнии против этой распущенности нравов. Евангелие по-
прежнему оставалось непререкаемым авторитетом, но только не в повседневной
жизни: мысль расходилась со словом, а слово с делом, гармония в жизни
отсутствовала. И в этой дисгармонии заключался главный источник комизма для
Боккаччо и для других авторов, писавших комедии, новеллы и шуточные
терцины.
Макиавелли, пока вокруг него гремел весь этот итальянский карнавал,
жил во власти дум и тревог и судил об испорченности нравов с более высокой
точки зрения. Разлагалось средневековье, уже умершее в сознании людей, но
еще продолжавшее жить в формах и установлениях эпохи. Вот почему Макиавелли
не звал Италию назад, к средневековью, а, напротив, содействовал его
разрушению.
«Тот свет», рыцарство, платоническая любовь — таковы три основных
фактора, вокруг которых вращается средневековая литература и которые в
новой литературе более или менее сознательно пародируются. На лице
Макиавелли, когда он говорит о средневековье, мы тоже подмечаем иронию. И
главным образом когда он хочет казаться особенно серьезным. Сдержанность
выражений лишь усиливает мощь его ударов. В этой его
разрушительной деятельности видно его родство с Боккаччо и Лоренцо
Великолепным.
Но его отрицание не сводится к буффонаде, к смеху ради смеха,
порожденному уснувшей совестью. В этом отрицании звучит утверждение нового
мира, рожденного в сознании Макиавелли. Вот почему его отрицание так
серьезно, так убедительно.
Папство и империя, гвельфы и гибеллины, феодализм и города-коммуны — в
его сознании все эти установления разрушены. Разрушены потому, что в голове
его возникла теория нового общественного и политического устройства.
Идеи, породившие прежние установления, мертвы, они больше не обладают
силой воздействия на сознание людей, их сознание спит. В этом внутреннем
оцепенении и коренится причина разложения итальянского общества. И нельзя
обновить народ иначе, как разбудив его сознание. Эту задачу и старается
выполнить Макиавелли. Одной рукой он рушит, другой созидает. С него, в
обстановке всеобщего бездумного отрицания, началось созидание.
УЧЕНИЕ МАКИАВЕЛЛИ
Изложить его учение во всех подробностях невозможно, остановимся лишь
на главной идее.
Средневековье зиждется на принципе, согласно которому цепляться за
земную жизнь как за самое существенное — грех, добродетель состоит в
отрицании земной жизни и в созерцании потусторонней. Земная жизнь не
реальность, не истина, а тень, видимость; реальность это не то, что есть, а
то, что должно быть, а посему подлинным ее содержанием является иной мир,
ад, чистилище и рай, мир истины и справедливости. На этом теолого-этическом
представлении о мире основана «Божественная комедия» и вся литература XIII
и XIV веков.
Символика и схоластика — естественные формы выражения этой идеи.
Земная жизнь символична, Беатриче — символ, любовь — символ. Что такое
человек и природа, в чем их суть, можно объяснить с помощью общих
абстрактных понятий, то есть сил, существующих вне мира и представляющих
собой главное в силлогизме, общее понятие, из которого вытекает частное.
Все это и форма, и сама идея — еще со времен Боккаччо
отрицалось, подавлялось карикатурой, пародией, служило объектом для
насмешек и для развлечения. То было отрицание в его самой циничной и
разнузданной форме, основанное на прославлении плоти, греха, чувственности,
эпикуреизма, то была реакция на аскетизм. Всех свалили в одну кучу —
теологов, астрологов и поэтов, всех, кто жил лишь видениями. Таким
образом, в теории царило полное равнодушие, а в повседневной
жизни — полная распущенность. Макиавелли живет в этом мире, и живет
активно. Ему свойственна та же свобода в области морали, то же равнодушие в
вопросах теории. Он не обладал какой-нибудь необычайной культурой: многие в
ту пору превосходили ученостью и эрудицией и его, и Ариосто. В философии он
был, очевидно, столь же не искушен, как в схоластике и теологии. Во всяком
случае, они его не интересуют. Все его помыслы устремлены к практической
жизни.
По-видимому, не силен он был и в естественных науках: факт таков, что
в некоторых случаях он ссылается на влияние звезд. Баттиста Альберти
обладал, безусловно, более широкой и более законченной культурой.
Макиавелли не философ природы, он философ человека. Но, гениальный
мыслитель, он вышел за рамки вопроса и подготовил почву для Галилея.
Человек в понимании Макиавелли — это не статичный созерцательный
человек средневековья и не идиллически спокойный человек Возрождения; это
современный человек, который действует и добивается своей цели.
Каждому человеку назначено выполнить свою миссию на земле в
соответствии с его возможностями. Жизнь не игра воображения и не
созерцание, не теология и не искусство. Жизнь на земле имеет свой серьезный
смысл, свою цель, свои средства. Реабилитировать земную жизнь, дать ей
цель, пробудить в людях сознание, внутренние силы, возродить серьезного,
деятельного человека — вот идея, пронизывающая все произведения Макиавелли.
Она является отрицанием средневековья, но вместе с тем и отрицанием
Возрождения. Созерцание Бога удовлетворяет его столь же мало, сколь и
созерцание произведения искусства. Он высоко ценит культуру и искусство, но
не настолько, чтобы согласиться, что они должны и могут составить цель
жизни. Макиавелли борется с воображением как с самым опасным врагом,
полагая, что видеть предметы в воображении, а не в действительности —
значит страдать болезнью, от которой необходимо избавиться. Он то и дело
повторяет, что надо видеть вещи такими, каковы они в действительности, а не
такими, какими они должны быть. Это «должно быть», к которому устремлено
все содержание в средние века и форма в эпоху Возрождения, обязано уступить
место бытию, или, как говорит Макиавелли, «правде настоящей».
Подчинить мир воображения, мир религии и искусства миру реальному,
который дан нам через опыт и наблюдение, — такова основа учения Макиавелли.
Отбросив асе сверхчеловеческое, все сверхъестественное, Макиавелли
кладет в основу жизни родину. Назначение человека на земле, его первейший
долг — это патриотизм, забота о славе, величии, свободе родины.
В средние века понятия родины не существовало. Существовало понятие
верности, подданства. Люди рождались подданными папы и императора,
представителей Бога на земле: один олицетворял «дух», другой «тело»
общества.
Макиавелли видел в светской власти пап не только нелепую
и недостойную форму правления, но и главную опасность для Италии. Будучи
демократом, он выступал против идеи узкого правления и весьма сурово
расправлялся с пережитком феодализма — дворянством.
Он видел в авантюристах-наемниках первопричину слабости Италии перед
лицом чужеземца, а посему выдвинул и широко развил идею создания
национальной милиции. Светскую власть пап, дворянство, авантюристов-
наемников он расценивал как пережитки средневековья, с которыми следовало
бороться.
Родина в представлении Макиавелли — это, разумеется, свободный город-
комнуна, своей свободой обязанный самому себе, а не папе или императору и
управляемый всеми во всеобщих интересах. Но, зорко следя за событиями,
Макиавелли не мог не заметить такого важного исторического явления, как
процесс формирования в Европе крупных государств, и понимал, что городу-
коммуне было суждено исчезнуть вместе со всеми остальными установлениями
средних веков. Его городкоммуна кажется ему слишком мизерным, чтобы устоять
рядом с такими мощными конгломератами племен, как те, что назывались
государствами или нациями. В свое время еще Лоренцо, движимый теми же
соображениями, пытался создать великую италийскую лигу, призванную
обеспечивать «равновесие» между государствами и их взаимную защиту, что,
однако, не спасло Италию от вторжения Карла VIII. Макиавелли идет дальше.
Он предлагает создать крупное итальянское государство, которое служило бы
оплотом против всякого иноземного вторжения.
Таким образом, идея родины в его понимании расширяется. Родина — это
уже не небольшой город-коммуна, а вся нация. Данте мечтал, что Италия
станет садом империи, мечтой Макиавелли была родина, самостоятельная,
независимая нация.
Макиавелли уподобил родину некоему божеству: оно превыше морали,
закона. Подобно тому, как у аскетов Бог поглощал всебе индивидуум, подобно
тому как инквизиторы во имя Бога жгли на кострах еретиков, у Макиавелли
ради родины все дозволено: одни и те же поступки в частной жизни считаются
преступлениями, а в жизни общественной достойны высочайшей похвалы.
«Государственные соображения» и «благо народа» —
вот те обычные формулы, в которых находило свое отражение это право родины,
право, которому не было равных. Божество сошло с небес на землю и стало
именоваться родиной, как и прежде, наводя страх. Его воля, его интересы
составляли suprema lex — высший закон. Индивид по-прежнему поглощается
коллективом. Когда же этот коллектив в свою очередь оказывался поглощенным
волей одного человека или немногих людей, воцарялось рабство. Свобода
выражалась в более или менее широком участии граждан в государственной
жизни. Кодекс свободы еще не предусматривал прав человека. Человек не был
самостоятельной единицей, он был орудием родины или, что еще хуже, орудием
государства — общего понятия, которым обозначалась всякая форма правления,
в том числе и деспотическая, основанная на произволе одного человека.
Идея родины, которая превыше морали и закона, четко выражена
в следующем знаменитом высказывании Макиавелли: «Коль скоро речь идет об
интересах родины, не должно рассуждать, справедливо ли сие решение или
несправедливо, милосердно или жестоко, похвально или зазорно; оставить в
стороне следует всякие соображения и принять то решение, какое содействует
спасению ее жизни и сохранению свободы».
Под родиной понималось большее или меньшее участие в управлении
государством, и если все подчинялись, то все и командовали: это называлось
республикой. Если же командовал один, а все подчинялись, то это называлось
княжеством. Но как бы это ни называлось — республикой или княжеством,
родиной или государством, — идея всегда оставалась одна и та же: индивидуум
был поглощен обществом, или, как говорили позднее, царил принцип
всесильного государства. Формулируя эти идеи, Макиавелли не выдавал их за
свои собственные, им изобретенные, а подчеркивал, что они были известны с
давних времен и сейчас укрепились благодаря распространению классической
культуры. Они проникнуты духом древнего Рима, который привлекал к себе
всеобщее внимание как символ славы и свободы и казался не только образцом в
области искусства и литературы,
но и идеалом государства.
Родина поглощает в себе и религию. Государство не может жить без
религии. Сокрушаясь по поводу римской курии, Макиавелли огорчен не только
тем, что папа, стремясь отстоять свою светскую власть, вынужден призывать
на помощь чужеземцев, но и тем, что распущенность нравов, которая царит при
папском дворе, подорвала авторитет религии в глазах народа. Макиавелли
хочет, чтобы религия была государственной, чтобы в
руках князя она служила орудием власти. Религия утратила свой
первоначальный смысл. Она служит писателям для создания
произведений искусства и государственным деятелям как орудие политики.
Макиавелли — за высокую мораль: он восхваляет великодушие, милосердие,
набожность, искренность и прочие добродетели, но при условии, что от них
будет польза родине. Если же они оказываются не подспорьем, а препятствием
на ее пути, он их отметает. В книгах его можно часто встретить великую
хвалу набожности и другим добродетелям добрых князей, но эти восхваления
отдают риторикой и контрастируют с суховатым тоном его прозы. Так же как и
всем его современникам, ему чуждо естественное, безыскусственное
религиозное и моральное чувство.
В этих теориях находил свое отражение процесс укрепления светского
государства, которое избавлялось от теократии и в свою очередь само
начинало все прибирать к рукам. Но в ту пору еще шла борьба, и одна
крайность вызывала другую. Если же отвлечься от этих крайностей, то надо
признать, что в результате этойборьбы была достигнута самостоятельность и
независимость гражданской власти, чья законность была заключена в ней
самой, поскольку все вассальные связи были разорваны, всякое подчинение
Риму прекратилось. У Макиавелли нет даже намека на Божественное право. В
основе республик -- vox populi — (глас народа), решение дел со всеобщего
согласия. В основе княжеств —сила или завоевание, узаконенное и
обеспечиваемое добрым правлением. Дело, конечно, не обошлось без малой
толики Неба и папы, но лишь как силы, необходимой для того, чтобы держать
народы в повиновении и в страхе перед законами.
Установив, что центр жизни на земле — вокруг его родины, Макиавелли не
может одобрить такие монашеские добродетели, как самоуничижение и
долготерпение, которые «обезоружили Небо и изнежили мир», сделав человека
более способным «переносить оскорбления, нежели мстить за них».
Неправильно понятая католическая религия делает человека более
склонным к страданию, чем к действию. Макиавелли считает, что по вине
такого воспитания в духе аскетизма и созерцания итальянцы слабы телом и
духом, из-за чего они не в состоянии изгнать чужеземцев и обеспечить своей
родине свободу и независимость. Добродетель он понимает по-римски, то есть
как силу, энергию, толкающую людей на великое самопожертвование, на великие
дела. Итальянцы вовсе не лишены доблести: напротив, когда им случается
столкнуться с врагом один на один, они выходят победителями, но им
недостает воспитания, дисциплины, или, как он говорит, «добрых
порядков и доброго оружия», без которых народ не может быть
смелым и свободным.
Макиавелли заложил лишь научную основу философии истории и прав
народов, четко указав своим преемникам отправную точку. Область, в которой
он замыкается и которой занимается, — это политика и история.
Идеи Макиавелли не показались его современникам ни новыми, ни слишком
дерзкими, поскольку в них было сформулировано то, о чем все смутно
догадывались.
Влияние языческого мира чувствовалось и в средние века:
древний Рим владел помыслами Данте. Но то был Рим Провидения и империи, Рим
Цезаря. Макиавелли же воспевает Рим республиканский. Цезаря он строго
осуждает. Данте называл славные деяния республики чудесами Провидения и
считал республику как бы подготовкой к империи. Макиавелли же не
усматривает в республике никаких чудес: для него чудеса заключены в добрых
порядках; решающую роль он признает не за
судьбой, а за добродетелью. Ему принадлежит следующий девиз, полный
глубокого значения: «Добрые порядки рождают счастливую судьбу, а она удачу
во всех начинаниях».
Таким образом, классицизм служил лишь оболочкой, и каждая из этих двух
разных эпох вкладывала в нее свое содержание. Под классицизмом Данте
скрывается мистика и идеалы гибеллинов: скорлупа — классическая, а зерно —
средневековое. Под классицизмом Макиавелли - современный дух, который ищет
себя в нем и находит. Настолько же, насколько Макиавелли
восхищается древним Римом, он осуждает свою эпоху, где нет ничего, что бы
хоть сколько-нибудь искупало царящие нищету, подлость и бесчестье; не
почитаются ни религия, ни законы, ни их блюстители, все запятнано, и по
заслугам». Макиавелли полагает, что, возродив порядки и обычаи древнего
Рима, можно возродить его величие и перековать новую эпоху на римский
лад. Во многих его высказываниях звучат отголоски древней мудрости. Римом
навеяны его благородные порывы и известная возвышенность морали. И
действительно, своей серьезностью он подчас напоминает облаченного в
величественную тогу римлянина, но стоит присмотреться к нему поближе,
прислушаться к его двусмысленному смешку, как перед нами предстанет буржуа
эпохи Возрождения. Савонарола — наследие средневековья,
пророк и апостол дантовского типа; Макиавелли же, несмотря на свое
древнеримское облачение, настоящий буржуа нового времени, он сошел с
пьедестала и, равный средь равных, запросто беседует с вами. В нем —
иронический дух Возрождения, зримые черты нового времени.
Здесь рушатся все устои средневековья — религиозные, нравственные,
политические, интеллектуальные. Причем дело не ограничивается одним
отрицанием: Макиавелли утверждает новые идеалы, это — Глагол. Рядом с
отрицанием всякий раз выдвигается утверждение. Речь идет не о крушении
мира, а об его обновлении. Теократии противопоставляется самостоятельность,
независимость государства. Между империей и городом
или между империей и поместьем — политическими единицами средних веков —
возникает новое понятие: нация, которая, по мнению Макиавелли, отличается
своими специфическими особенностями, определяемыми расой, языком, историей,
границами. Наряду с республиками и княжествами появляется форма правления,
представляющая собой нечто среднее, смешанное: она сочетает в себе
преимущества тех и других, обеспечивает
одновременно свободу и устойчивость, являясь в известном смысле
предвестником конституционной монархии, описание которой Макиавелли впервые
дает в своем проекте реформы политического строя Флоренции . Это совершенно
новая политическая структура. Следует обратить внимание среди прочего на
то, как Макиавелли трактует вопрос о формировании крупных государств, и
прежде всего Франции.
Изменилась и религиозная основа. Макиавелли хочет, чтобы
религия не имела ничего общего со светской властью, и, подобно Данте,
борется против смешения власти светской и духовной. С какой глубокой
иронией описывает он церковные княжества!
Религия, снова водворенная в сферу ее духовных функций, по мнению
Макиавелли, является средством достижения величия родины в не меньшей мере,
чем воспитание и образование. По сути, это идея национальной церкви,
подчиненной государству, приспособленной для целей и интересов нации.
Иная и основа нравственная. Этическая цель средневековья — это
святость души, а путь достижения этой цели — умерщвление плоти. Макиавелли,
хотя и осуждает вольность нравов, господствовавшую в его эпоху, не менее
сурово относится и к аскетическому воспитанию. Его идеал не созерцательная
жизнь, а жизнь активная. А посему высшей добродетелью, с его точки зрения,
надо считать активную жизнь, деятельность на благо родины. Его святые более
походят на героев древнего Рима, чем на святых отцов из римского календаря.
Стало быть, новый идеал высоконравственного человека — это не святой, а
патриот.
Обновляется и основа интеллектуальная. Пользуясь терминологией того
времени, можно сказать, что Макиавелли не ратует за истинность веры, а
оставляет ее в стороне, не занимается ею, если же о ней заходит речь, то
слова его звучат почтительно, но двусмысленно. Исключив из своего мира все
сверхъестественное и провиденциальное, Макиавелли исходит из неизменности и
бессмертия человеческой мысли, человеческого духа,
который вершит историю. Это уже целая революция, знаменитое copio (я
мыслю), с которого начинается современная наука.
Человек освобождается от сверхъестественного и сверхчеловеческого и,
так же как и государство, провозглашает свою самостоятельность, свою
независимость, вступает во владение миром.
Обновляется и метод. Макиавелли не признает априорных истин,
абстрактных принципов, не признает ничьего авторитета как критерия истины.
Для него теология, философия, этика — все едино: все они в сфере вымысла,
вне реальности. Истина есть сущее, а поэтому искать ее можно
лишь с помощью опыта, сопровождаемого наблюдением, путем разумного изучения
фактов.
Список используемой лиитературы:
1. Никколо Макиавелли “Государь” М.: Эксмо-Пресс, 1999г.
2. Никколо Макиавелли “Избранные сочинения” М.: Худож. Лит., 1982г.
3. Де Санктис Ф. “История итальянской литературы” Том 2 М.: Иностр. Лит.,
1964г. |
