Интеллектуальный импорт или периферийный постмодернизм - (реферат)

Интеллектуальный импорт или периферийный постмодернизм - (реферат)

Дата добавления: март 2006г.

    Интеллектуальный импорт, или О периферийном постмодернизме

Вместе с перестройкой к нам пришли не только импортные товары и услуги, но и импортные идеи. С первыми, в общем, проблем не было и нет - они вошли (и продолжают входить) в нашу жизнь по-рекламному шумно, но органично. Настолько органично, что без некоторых прежде неизвестных и недоступных нам вещей многие уже и не представляют себе жизнь. А вот со вторыми, т. е. с идеями (нормами, ценностями, идеалами), не все так однозначно и благополучно, как кое-кому хотелось бы думать. Реагируют на них по-разному: одни - с восторгом и усердием новообращенных, другие с недоверием, а то и явной враждебностью. Кое-что объясняется самими идеями: их близостью, узнаваемостью - для одних и, наоборот, непривычностью, непонятностью, даже чуждостью - для других. Но есть в данной ситуации и то, что не лежит на поверхности, скрыто от первого взгляда, что выявляется лишь при тщательном анализе, упорном исследовательском поиске. Об этом и хотелось бы поговорить в настоящей работе, имея в виду, конечно, не все перестроечно-импортные идеи, а лишь одну из них - постмодернизм. Выбор не случаен. Идея постмодернизма в высшей степени репрезентативна для нашего интеллектуального "перестроя". Ее сразу все заметили; она стала очень популярной, публицистически хлесткой, знаковой, как теперь говорят. Не всегда, впрочем, как идея - чаще в виде термина пли слова, простого и загадочного одновременно, Именно как слово она кочует по страницам газет и журналов, звучит с телевизионных экранов, "торчит" в выступлениях министров и политических лидеров. Велик и профессиональный интерес к постмодернизму. Но уже действительно как к идее, концепции, теории. Профессиональная (а это эксперты, университетские преподаватели, ученые) реакция на постмодернизм, пожалуй, "самая адекватная. По ней-то и можно судить о ситуации с постмодернизмом в нашей стране. Последние публикации, в том числе и в "Общественных науках и современности". свидетельствуют о том, что наше отношение к постмодернизму становится все более жестким и негативным. Заключения-оценки самые мрачные: "распад сознания", "вырождение социологии", "научный миф", "химера", "повседневный апокалипсис", "гипер-модернистская агрессия", "фантасциентема", "прогресс к смерти" и прочее в том же духе. Постараемся, однако, разобраться, что конкретно стоит за этими оценками: то ли изначальная порочность самого постмодернизма, то ли его столь же изначальная инородность нашему культурному сознанию. Начнем с того, что мы не можем даже перевести этот термин на русский язык - так и обходимся калькой: постмодернизм, постмодерн, постмодернити. И дело не в "великом и могучем", а в том, что у "постмодернизма" нет реального (не просто лингвистического) референта в самой нашей жизни. Перевести, впрочем, можно - постсовременность. Но это опять же буквалистский, калькирующий, а не культурный (как явление именно нашей культуры) перевод. К тому же тут сразу и в полный рост встают вопросы. Нет не о "пост", а о "современности" — с нее ведь начинается семантика этого слова. Что значит современность? И современны ли мы? Поскольку вопросы эти далеко не только лингвосемантические, но и предметно-содержательные (во всяком случае в рамках нашей темы), на них стоит остановиться подробнее. Важно в данной связи различать календарно-астрономическое и социально-историческое время. Первое однообразно, линейно, необратимо - вперед и только вперед. Второе характеризуется многообразием, альтернативностью или веерностью, в нем много самых разных ниш, позиций, траекторий, режимов и темпов продвижения вперед. Безусловно прав Э. Блох: "Не все люди существуют в одном и том же Теперь (Now). В одном Теперь они объединены лишь внешним образом, благодаря тому обстоятельству, что их всех можно видеть сегодня (today). Но это не значит, что они живут в одно и то же время с другими" [I]. Люди действительно живут в разных временах; кто-то в прошлом, кто-то в настоящем, а кто-то уже и в будущем. Указанная временная асинхрония, надо полагать, действительна не только для отдельных индивидов, но и отдельных обществ (народов, наций, цивилизаций). Не будет преувеличением сказать, что любой этап и развитии того или иного общества темпорально многослоен или разномерен. Темпоральная структура общества вбирает в себя временную размерность бытия всех его индивидуальных представителей. Но его историческое лицо определяется преобладанием или доминированием той или иной темпоральной массы. Иными словами, современность общества не означает автоматически и современность каждого отдельного человека, в нем живущего. Люди, или индивиды, живут в разных временах и в современном обществе Просто в этом обществе есть некая критическая масса "современников", от которых зависит, какая нынче эпоха на дворе. Вообще же, тут очень непростая диалектика: человек выбирает время, но и время выбирает человека. Временная многослойность истории не имеет, разумеется, ничего общего с рас хожей моральной дихотомией добра и зла, хорошего и плохого, с другими социальными противопоставлениями и разведениями. Жить можно (и живут же! ) в любое (какое угодно) время. Не в этом, не в самом по себе времени, как говорится, счастье В принципе можно быть счастливым в любое историческое время. Важно определиться с ресурсами и возможностями именно своего времени, встретить родственньк души, найти человеческое тепло, любовь, взаимопонимание. Нынешняя история мира представляет собой развернутую в пространстве (на по верхности земного шара) чуть ли не всю историю человечества: от первобытнообщинного строя (австралийские аборигены, например) до постиндустриальной цивилизации (развитые страны Запада и Востока). Опираясь на расчеты О. Тоффлера [2], можно представить себе такую картинх 70% населения Земли живет в прошлом (разном прошлом), 25% - в настоящем (в современности), 3% - в будущем, а остальные просто маргиналы - они выпадают из всякого времени. Так что ситуация наша - не классическое "порвалась связь времен". скопление, нагромождение разных времен и очень сложная диалектика их взаимс связи. На узко профессиональном языке это звучит как симультантность, или одновременность разновременного. Конечно, чистых в своей самостоятельности времен уж давно нет. Тем более их нет в наше (впрочем, для кого оно - наше? ) время, когда ми становится поистине глобальным, взаимозависимым, единым. В этот процесс так или иначе втянуты все страны и народы, а значит и все социально-исторические времена. В какое же время существует постмодернизм? Однозначно ответить здесь нельзя так как сам вопрос при ближайшем его рассмотрении разворачивается в разноплановое, многомерное вопрошание. Если судить о времени по собственной, а вернее было бы сказать, по мировоззренческо-методологической размерности постмодернизма, то это, несомненно, презентизм - абсолютизация настоящего, здесь-и-теперь бытия. К настоящему в постмодернизме притягиваются или стягиваются все времена: прошлое - но только как прошлое настоящего; будущее - но опять же как будущее настоящего. И даже презентизм не совсем точно передает темпоральный гедонизм постмодернизма. Он ситуативен до мига, мгновения, хотя последнее, вообще-то, может быть из любого времени. Нет, это не классическое "остановись, мгновение.... " и не экзистенциалистское "временение". Тут все дело в переходе от одного мгновения к другому, в самом процессе перебора, "переключения" мгновений. Классика, модерн стремились, остановив мгновение, перевести его в вечность. Постмодерн вечности просто не знает; он постоянен и в этом смысле вечен только в одном - в непрестанном движении, переходе от одного мгновения-времени к другому. Тут в полной мере переживается сама мгновенность. Строго говоря, презентизм атемпорален, он, по сути, убивает, (пост)структурно препарирует время. Если же ставить вопрос о времени в плане указанного В1>пне нагромождения времен, то постмодернизм следует располагать в будущем, а также на переходе от настоящего к будущему. Переход здесь даже предпочтителен, поскольку это отвечает некоей общей установке постмодернизма - на переломы, просветы, вырезы, края, трещины, обрывы. Постмодернизм в высшей степени современен. В высшей -потому что намеренно забегает вперед, опережает время, потому что высота, пик его в будущем. И потому, наконец, что время постмодернизма (точнее было бы сказать постмодерна) течет из грядущего. Опять же перед нами не просто проективная (телеономическая) определенность человеческого бытия, а тот случаи, когда само бытие, сама жизнь (индивидуальная) оказывается не более, чем интересным проектом, красивой, но и только, гипотезой. Постмодернизм призывает заменить модели реальности на модели как реальность. Но если, продолжая временные разграничения, сконцентрировать внимание на "пост" (а это - "после", "конец", "смерть"), то постмодернизм выступит в качестве темпоральной фронды, опровержения, критики какого-то "современного" времени. Может быть, нашего, теперешнего? Нет, теперешнее время принадлежит постмодерну - естественно, там, где он появился, где его родина, где он "у себя дома". Та современность, с которой спорит постмодернизм, называется Новым (modern) временем. В этом смысле современность, как ее обычно понимают, и "модерность" (модерн, модернити) не одно и то же. Можно, по-видимому, сказать так: постмодернизм борется с современностью, созданной (заложенной, основанной) Новым временем, но важно добавить - западной цивилизацией. Речь идет, разумеется, не о хронологии, а о том, чем она, эта хронология, конкретно наполнена - о социокультурном содержании Нового времени. Для него, этого содержания, особенно характерны Разум, Прогресс и Эмансипация (свобода, даруемая научным знанием). Главное в этом триединстве -Разум, от него зависят и Прогресс, и Эмансипация (и, разумеется, многое другое). За что эту троицу можно критиковать, поговорим позже, а сейчас займемся исторической привязкой постмодернизма к модерну в смысле Нового времени. Привязка эта есть связь не преемства, а разрыва, отрицания, иронии и насмешки. Впрочем, разрыв есть тоже преемственность, но только отрицательная. Отрицательной преемственностью его делает та органическая последовательность, которая по-другому называется естественноисторической логикой общественного развития. Что-то, значит, естественно возникает и так же естественно, пройдя свой путь, исчерпав свой потенциал, уходит, сменяется, исчезает. Ограниченность отрицаемой позиции в таком случае рассматривается прежде всего как открывающаяся возможность расширения, модификации, совершенствования. Применительно к предмету нашего исследования это означает, что постмодернизм органичен и естествен1 там, где ему предшествует, где его исторически подпирает модернизм. Только там, где люди прошли солидную школу разума, прогресса и эмансипации, постмодернизм становится понятным и в нем можно с успехом ориентироваться. Это как в живописи: только тот, кто прошел школу рисования, кто был и есть (могу, но не хочу) хороший рисовальщик, - только тот может эффективно и высокохудожественно экспериментировать с формой, "искажать", к примеру, лицо. фигуру, другие фрагменты изображаемого человека. В отсутствии такой последовательности получается нс художественное творение, а примитивная поделка, худосочная претензия на гиперновизну, "современный стиль", "последнее слово" и т. п. Западный человек в полной мере вкусил плоды модерна, или индустриальной цивилизации, пресытился разумом, прогрессом, эмансипацией и потому (именно потому, а не просто из прихоти) возжелал чего-то большего. Он внутренне готов и не страшится заглянуть за горизонт наработанного, достигнутого, свершившегося, его к этому толкает сама жизнь, логика ее последовательного продвижения вперед, развития. Выход на такую перспективу, по сути новый уровень, есть не только его waul ("просто хочу"), но и need ("я обязан", "мне необходимо"). При последовательной смене (пусть и отрицательной) одного явления другим работает очень естественная логика или диалектика процесса и результата. Результат воспринимается и принимается с большим пониманием, органичнее, полнее, когда он берется вместе, в единстве с предшествующим ему процессом, когда тот. кто присваивает или усваивает результат, сам прошел через ведущий к нему процесс. Иначе прав Гегель: "Голый результат есть труп, оставивший позади себя тенденцию" [4]. Результат здесь - постмодернизм, процесс - модернизм (хотя непосредственно, ближайшим образом - сама трансформация, ломка модернизма в постмодернизм). У западного человека есть и то и другое: и несомненный результат, и убедительное. долгое и упорное историческое движение к нему. Сказанное заставляет вспомнить знаменитое "Конечная цель ничто, движение - все". Э. Бернштейн (а приведенный лозунг - его) определенно не прав: цель (результат) не может быть "ничто", поскольку именно в ней успокаиваются "все" движения (процесс). Что касается нас, россиян, то-постмодернизм для нас, скорее всего, чужд и неорганичен. Наше общество несовременно (это- ответ на поставленный выше вопрос”. Оно глубоко и в целом патриархально, общинно, традиционно. Хотя люди. его представляющие, живут, как и везде, в разных временах. Дело, однако, в конечном балансе сил, в ведущей определенности. А в этом плане все действительно и непоколебимо пронизано прошлым, подчинено давно и победно отгремевшему. Модерн - модернизация.... Тире здесь не только семантический, но и исторически онтологический, бытийный мостик. Он связывает два родственных, а вернее, параллельных явления. Исторически модерн и модернизация шли, что называется, рука об руку, стимулируя и направляя друг друга. Под модернизацией здесь понимается нечто комплексное - не только экономика (индустриализация), но и политика (предоставление права голоса широким слоям населения), социальная сфера ("открытый класс". социальная мобильность), культура (просвещение народа, общая демократизация жизни). Все должно модернизироваться, т. е. перестраиваться: с традиции - на инновацию, с веры - на разум, с личной зависимости и преданности - на инициативу, самостоятельность, личностное самоутверждение. Тут можно говорить даже о первичности материи, т. е. индустриальной экономики, и главенстве духа - консенсуса относительно принципиальных, системоутверждающих ценностей, трудовой этики и т. д. Как убедительно показал М. Вебер, капитализм (можно читать: Новое время. индустриализация-модернизация) начинался не с первоначального накопления капитала, а с духа капитализма, безошибочный индикатор которого - частная собственность как положительная социальная ценность, благо материальное и моральное одновременно. Экономическая модернизация — модернизация как бы внешняя, поверхностная. Внутренняя, и самая глубокая, вершится в душе человека, проходит через его сознание, ментальность. Самое важное, но и самое трудное - это как раз перестроить менталитет с традиционного на современный, модерный. Без этого модернизация не пойдет дальше косметического ремонта фасада общества, внешней атрибутики бытия. Мы не современны, потому что не "модернизированы". Модернизация стала вызовом времени для нашей страны где-то в конце XIX века. Молодая и мыслящая Россия увидела, нет - почувствовала эту перспективу, пройдя победным маршем через нею Европу в 1Х13/14 году. Восстание декабристов было первым серьезным напоминанием исторической необходимости этой модернизации. Но ни выступление декабристов, ни последующие исторические события (великие реформы Александра II, две русские революции) с задачей модернизации России не справились. Вот и очередная и данном ряду попытка - нынешняя перестройка, - кажется, тоже обречена на неуспех. Хотя нет, последняя надежда еще не умерла. Неудачи с модернизацией-цивилизацией глубоко переживались патриотическим авангардом России. Но очень странно: в духе "официальной народности", по логике "тем хуже для модернизации". Для нее, мол, в России никакой почвы нет, да и быть не должно. Этой западной штукой нас не проведешь! И начали мы придумывать самих себя. Работали, то бить придумывали, напряженно, глубоко и с размахом. В результате появились "благородный мужик", "благородный интеллектуал" в смысле интеллигента, "благородная (для иностранцев - загадочная) русская душа" и т. п. А также совершенно особый русский путь, особая историческая миссия России. На меньшее, чем спасение человечества, всего остального мира от бездуховности и забвения справедливости, никто уже не соглашался. Москва - "правило веры". Третий Рим, духовная столица мира. Сказанное в какой-то мере объясняет, почему постмодернизм не про нас и не для нас. Какой там постмодернизм! Нам бы побольше модернизма, т. е. разума, прогресса, эмансипации-свободы. Как раз этого в нашей стране всегда не хватало. Пресытиться же (а постмодернизм определенно от пресыщения) тем, чего нет, нельзя. Как нельзя с таким багажом продолжать идти вперед и требовать чего-то большего. Для утешения можно обратиться к поэзии: "Умом Россию не понять.... ". Но почему, собственно? Наверно, не потому, что не хватает ума у понимающего (означающее), а, скорее, потому, что недостает ума у понимаемого (означаемого). И впрямь, можно ли понять страну, которая время от времени подвергает себя самой настоящей деконструкцци, занимается самопожиранием, если по-русски. В которой перестройка оборачивается "катастройкой", приватизация заканчивается "блатным капитализмом", рынок работает по принципу "не обманешь - не продашь", в социальной дифференциации нет места середине - все разведено по полюсам, на выборах принято голосовать сердцем, но никак не разумом, личным интересом, как того требуют здравый смысл, гражданская позиция, демократическая перспектива. В которой весьма интеллигентные люди прямо с телевизионного экрана призывЭПот голосовать за кандидатов в депутаты от партии власти, потому что.... "они уже хапнули". Да, есть еще вера. Но ее предмету, как показывает исторический опыт, вовсе не обязательно быть реальным. То есть верить можно и в то, чего не было, нет и никогда не будет. Наша отечественная критика постмодернизма не всегда предметна и последовательна. Но дело здесь не в самой по себе критике, а в том, что нет соответствующей предметности и последовательности (сначала модернизм, потом постмодернизм) в самок действительности, жизни, истории, Будем, однако, точны: модернизм у нас все-таки был (и, видимо, есть). Но чисто культурный. В этом, кстати, ничего необычного нет: в области балета мы всегда были впереди планеты всей. Говоря о русском модернизме, мы имеем в виду самое заметное и продуктивное направление в искусстве и литературе конца XIX - начала XX века, характеризовавшееся эстетическим релятивизмом, гипертрофированным динамизмом, отказом от классических форм и традиционных стилей, культом новаций и художественного экспериментирования. Конкретно - символизм, кубизм, конструктивизм, футуризм, супрематизм и тому подобное. В отечественном искусстве, его истории, таким образом, постмодернизму есть от чего "плясать", чему противостоять. "Именно так - противостоять. Ибо постмодернизм никак нельзя считать продолжением или возрождением модернизма, как на том настаивают некоторые авторы2. Тут разница не в каких-то нюансах и акцентах, а в принципах и подходах. Не в средствах даже, а в устремлениях, порывах, целях. При всей своей нетрадиционности, критичности и радикальности модернисты все же тосковали по трансценденции - идеалу вечного, гармоничного, подлинного. Расшатывая и отвергая одни абсолюты, они с энтузиазмом создавали другие. За реальностью грубой, земной, мишурной, модернисты искали сверхреальность, сверхжизнь, некие параллельные миры, фундаментальную целостность, супраментальный разум, всеобъемлющую Идею. Действительность для них была безобразной, чистое и пре красное сохранялось только в искусстве. Постмодернизм лишен всех этих "недостатков", он весь в жизненной данности, т. е. посюсторонности, сиюминутности, повседневности. Для него картина в художест-венном музее и ее репродукция в отрывном календаре эстетически равноценны и одинаково важны - правда, для разных категорий людей. Поскольку, претендуя на постмодернизм, мы никак не можем (менталитет не позволяет) отказаться от веры в трансцендентную (запредельную для повседневной практической жизни) реальность, то наше движение от модернизма к постмодернизму застревает или исчерпывается на. уровне неомодернизма. Главное же в том, что культурный постмодернизм есть только одна (первая) из составляющих постмодернистского комплекса. А их по меньшей мере три. Вторая философско-теоретическая (собственно Метод), известна как деконструкция: лингвис-тическая (Ж. Деррида), эпистемологическая (Ж. -Ф. Лиотар), социальная (Ж- Делез , Ф. Гваттари, Ж. Бодряйар), властно-политическая (М. Фуко). В плане исторической, последовательности деконструкцию правильно называть постструктурализмом. И, наконец, третья составляющая постмодернизма - радикальный плюрализм. Это -социальная теория постмодернизма или, что корректнее, постмодернизм как социаль ная теория. Опять же в плане исторической, но отрицательной преемственности радикальный плюрализм представляет собой новую социальную парадигму, приходящую на смену двум предшествующим - коллективизму и, в особенности, индивидуализму. Последние к концу XX столетия перестали эффективно работать, по сути, не черпали себя и потому потребовалась замена. Плюрализм пришелся как нельзя кстати. В отличие от традиционного коллективизма плюрализм несет с собой уважение личного достоинства человека (каждого индивида), а в противоположность индивидуализму индустриальной эпохи он поощряет и утверждает коммуникацию Другим. Отсюда и постмодернистский молекуляризм. Не один (индивидуализм-ато-мизм) и не все (коллективизм-тоталитаризм), а некоторые, своеобразное мини-общество. Я плюс Другой, мой жизненный мир и Другие. Другой не как объект наблю-дения и монологического вопрошания, а как субъект диалога, в котором ставятся под сомнение предубеждения и предпосылки своей собственной самости. Постмодср-нистское Я не может сформироваться в зеркале по-модернистски исключенного молчащего Другого. Здесь не "возлюби ближнего своего как самого себя" (это все-таки эгоцентризм), а совсем наоборот: возлюби самого себя как ближнего cвоего Синтезирующий и одновременно трансформирующий потенциал плюрализма огромен. С ним мы вправе связывать надежду на превращение индивидуалиста в подлинную личность, а тоталитарной коллективности - в истинную общность. Из всех составляющих постмодернизма культурная, - конечно, исходная, опрсде-ляющая. С ней связана самая общая - нарративная (от литературы идущая) его определенность. Преувеличивать значение этой стороны постмодернизма, однако, нельзя. Кроме культурной составляющей, у постмодернизма есть еще и культурный (социально-культурный) статус. Он ориентирован на целостную (в единстве всех составляющих) определенность постмодернизма и характерен для благополучных, развитых, передовых стран. Целостный социально-культурный статус постмодернизма является отражением целостности соответствующей исторической ситуации. Любая односторонность (художественно-культурная, как у нас) этого статуса говорит об односторонности данной ситуации. Так или иначе односторонний, в национальную почву как следует не укорененный постмодернизм можно с полным основанием квалифицировать как периферийный. Наш постмодернизм именно таков. И потому, наверно, в его потоке так много пены, отталкивающей мути, сбивающих с толку завихрений, "шума времени" и не хватает спокойного глубинного течения. Анализ постмодернизма в терминах центра и периферии3, на мой взгляд, существенно проясняет (и дополняет, если иметь в виду сказанное выше) нашу импортно-зависимую позицию в этом вопросе. Центр в рассматриваемом плане представляет собой хорошо налаженную, медленно, но неуклонно набирающую высоту жизнь, благополучие, процветание как отдельного человека, так и общества в целом. Норма здесь - максимизация качества жизни и, далее, субъективного благополучия. Соответственно периферия - это скудная, недостаточно или плохо обустроенная жизнь, и которой многого не хватает, а если и хватает, то не на всех, в которой нормой является некий статистически усредненный уровень жизни, как правило, сдобренный идеологически культивируемой надеждой на непременное - притом сразу, целиком и полностью - облегчение жизненных тягот в будущем. Центр являет собой постэкономическую общественную формацию (или систему, если кого-то смущают известные ассоциации). Нет, экономика здесь никуда не исчезает. Но она становится само собой разумеющейся, гарантированной и чуть ли не автоматически воспроизводящейся структурой- Она не давит своей необходимостью, своей насущностью и повседневностью. Достаточность делает ее незримым эфиром жизни. Иными словами, из базиса, на который всегда можно конкретно указать и сослаться, экономика превращается здесь в инфраструктуру человеческого бытия. В этой ситуации общество действительно "является итогом решений, политик и программ, а не естественного равновесия", чего никак не могут взять в толк некоторые наши авторы [7]. Иное дело периферия. Тут из всего торчат уши экономики; общественная формация именно экономическая. Впрочем, на поверхности, как в традиционном обществе например, все может выглядеть иначе, вплоть до демонстративного презрения к экономической, как меркантильной, сугубо материальной, стороне жизненных событий и процессов. Но это именно поверхностная сторона дела. Ибо, идя дальше и глубже, мы непременно обнаружим, что социетальная работа экономики никогда не прекращается, что экономика неотменяема. И в положительном смысле - как фундамент, базис, и в отрицательном - как аксиологическое восполнение ее, экономики, недостаточного развития. Презрение к экономике есть не что иное, как психологическая и, шире, культурная форма экономической сублимации, когда гуманизмом латают дыры технологии. Нельзя не согласиться в данной связи с Р. Инглхартом, когда он пишет: "Ценности постмодерна получат наибольшее распространение в обществах, где уровень богатства и степень уверенности в будущем - наивысшие; для населения скудно живущих обществ на первый план будут выдвигаться по преимуществу ценности выживания" [8, с. 23]. Ценности постмодерна (постмодернизма центра в нашей терминологии) - это действительно ценности благополучия, активного, но естественного или последовательного продвижения вперед. И наоборот, ценности развивающегося пост-модерна (постмодернизма периферии) суть ценности нужды, недостатка (по цивилизованным меркам), выживания. Постмодернизм центра есть игра. Игра жизни, жизнь как игра. Обычно постмодернизм обвиняют в том, что он действительность превращает в игру. Но это нс гак. Уж, скорее, наоборот: постмодернизм делает игру действительностью, оттесняя на обочину, загоняя в маргиналии доигровую или неигровую реальность. Нс приходится доказывать, что играют от избытка сил, от того, что их много, что они переливают через край. Играют там, где интересно, весело и азартно живут, где рискуют, спотыкаются, падают, но верят в успех и потому многого достигают. Игр. ) входит сущностной чертой в любой постмодернизм, в постмодернизм как таковой. Игра - его эмблематическая фигура. Но в случае периферийного постмодернизма игра получается какой-то вымученной, отчаянной, с надрывом - нечто вроде пира (игры) во время чумы. Исчезает легкость и самодостаточность, свойственные постмодернизму центра. Жить играя, "как если бы", ad hoc-ратно, можно только в достаточно развитой, богатой и благоволучной стране. Где, как в Голландии к примеру, правительство платит фермерам за то, чтобы те не производили много. Существенна разница между центром и периферией постмодернизма и плане духовности. На стороне центра она фиксируется (завязывается, если быть точным) и виде постматериальных ценностей, на стороне периферии - ценностей нематериальных. Разница, надо сказать, существенная, принципиальная. В первом случае очевидна характерная для естественноисторического развития последовательность: сначала преобладали материальные ценности; ими люди, надо полагать, насытились и потому потянулись к высшим, постматериальным ценностям. Собственно материальные ценности служат здесь реальной почвой, исторической органикой, на которой постматериальные ценности только и могут расцвести. Есть куда пускать корни, с чего брать соки. Духовность, создаваемая постматериальными ценностями, как нельзя лучше подходит современному, сильно изменившемуся, по сравнению с прошлым. миру. За ней стоит сознательный и свободный выбор явно окрепшего в своей бытийной самостоятельности человека, человека, активно наращивающего свои требования-претензии к жизни. Это не аскеза, а всесторонность и жизненная полнота. Ничто человеческое субъектам и носителям такой духовности действительно не чуждо. Грубо говоря, постматериальные ценности - это тот случай, когда "не в деньгах счастье", но деньги есть, их достаточно, хватает. И наоборот, нематериальные ценности - это когда "не в деньгах счастье", и при этом денег действительно нет, их хронически не хватает. В противоположность духовности центра духовность периферии вневременна. Она складывается не вслед, не на основе, а всегда как бы вопреки реальному течению жизни. Это, по сути, духовность традиционного общества, уходящая своими корнями в родоплеменную мифологию бытия. Ей никогда не предшествовал полноводный исторический поток материальных ценностей. Она поэтому неустранимо аскетична. Это духовность, рожденная бедностью, лишениями, недостатками, а не богатством, избьп -ком, полнотой жизни. Здесь Благо не снимает (в диалектическом смысле) блага, а. как правило, противостоит им в виде универсальной нравственной антитезы. Что-то вроде твердого морального духа в условиях всеобщей разрухи. Постматериальные ценности не столь однозначны и жестки, как ценности нематериальные. Они пластичны, неавтоматичны, допускают большую свободу действии. Позволим себе еще раз процитировать Инглхарта: "В весьма ненадежном мире обществ, где доминировала забота о средствах к существованию, несомненно, важной психологической потребностью была потребность в абсолютных критериях, а также и представлении о некоей непогрешимой высшей силе, заботами которой все в конечном счете уладится" [8, с. 20]. В постмодернизме "ничто не гарантировано", потому что гарантирована, обеспечена базовая определенность бытия - жизнь, или выживание. В условиях периферийности и исторической неподготовленности, или запоздалости, что здесь одно и то же, постмодернизм может быть даже опасен. Периферия выживает, центр живет. Здесь - суровость и необустроенность бытия, там - его гедонистический полнота, граничащая с известной рафинированностью и расслабленностью. "Что русскому здорово, то немцу смерть" - любим мы повторять в данной связи. К постмодернизму, однако, это неприменимо. Уж, скорее, наоборот: что немцу-постмодернисту здорово, то русскому-полумодернисту смерть. Возьмем для иллюстрации структурный аспект общественной жизни. На Западе (в постмодернистском центре) он настолько крепко выстроен, настолько определенен и однозначен в своем функционировании, что даже если сделать его децентрированным (децентрированная структура Дерриды), он все равно будет работать эффективно -даже более эффективно, чем до этого. И общество не рассыпется, не погрузится в пучину хаоса и беспредела, а, напротив, станет еще более динамичным, сбалансированным и перспективным. Для устойчивости общественной системы и ее успешного развития требуется теперь иная мера разнообразия. Развитые демократии, кажется, успешно отвечают на этот вызов времени. Тут только одно неудобство, да и то для властей. Его образно выразил Ш. де Голль: "Трудно управлять страной, в которой 500 сортов сыра". Убедительным примером структурного расшатывания в сфере управления является переход от иерархической жесткой структуры к матричной (сетевой или ad hoc) организации в передовых индустриальных странах. У нас, на постмодернистской периферии, структурализация жизни совсем на та. Существующие структуры в целом неустойчивы, а попытки внести в них больше разнообразия, сделать более гибкими, вибрантными ("дрожащими" на манер античных атомов) заканчиваются, как правило, неудачей -развалом самих этих структур. Иначе говоря, постмодернистская тряска структур в нашей конкретной ситуации несет непредсказуемые последствия. Лучше не трогать. Еще одна иллюстрация - шизоаналитические инверсии постмодернизма. И опять ничего страшного, никакого срыва и мазохистского расшатывания. Перед нами, естественно, не клиника, не нечто патологически расстроенное и необратимое, а попытка вырваться из смирительной, или нормализующей, рубашки социальных кодов, которые делают жизнь человека сверхдетерминированной, исторически предопределенной, а посему нетворческой, малопродуктивной. Цель все та же — сделать социальную нормативность, а через нее и социальную среду в целом более пластичной, человечески податливой. Подойти к грани, границе, но ни в коем случае не переходить ее; всегда иметь тыл и быть "обратимым". Мне понятна обеспокоенность Е. Золотухиной-Аболиной, когда она риторически вопрошает: а не несет ли постмодернизм с собой "распад сознания"? [9]. Разумеется, несет. Только - нашего, как исторически незрелого или, что"еще хуже, безжалостно и регулярно ломаемого (царизм-большевизм-либерализм). Западному это не грозит. Запас рационально-аналитической прочности в нем настолько велик, что в буквальном смысле расшатать его постмодернизму никогда не удастся. Западное культурное сознание, надо сказать, переваривает пост-модернистскую критику с немалой для себя пользой. Исходно разрушительная энергия этой критики довольно успешно трансформируется в адаптационную, само культурное сознание от этого становится более рефлексивным и мобильным. Периферия наполовину, если не на две трети пленена модернистской методологией, ее установками, принципами, категориями. И потому многое воспринимается неадекватно, с предубеждением и нежеланием входить в детали. Между тем детали, вариации и другие "микро" играют в постмодерне исключительно важную роль. В них упирается, на них выходит постмодернистское различение, как его понимает в частности Деррида. Особенно раздражает нас, судя по публикациям, постмодернистская поверхностность. "Скольжение по поверхности" - звучит как приговор. Однако о чем, о какой поверхности идет здесь речь? Да, постмодернизм отрицает сущностную, как, впрочем, и любую другую вертикаль, эссенциалистскую иерархию, субординацию, вообще структуру. Но зато он развивает и по-своему обустраивает горизонталь общественной жизни людей. И, видимо, это правильно. Вот поучительная картинка нашей жизни. У одного очень известного политического лидера на встрече "с народом" спросили: - А где гарантия, что, придя к власти, Вы со своей командой не станете воровать? - Гарантия здесь, - последовал ответ, - может быть только одна - моя совесть. И зал с одобрением закивал головами. А зря! Ответ, по меньшей мере, спорен. И уж точно не адекватен тем демократическим задачам, которые стоят перед нашей страной. Демократия не строится на уходящей в глубины человеческой психики совести, хотя настоящая демократия определенно не может быть и бессовестной. Вместо этой нравственно-метафизической вертикали она выстраивает открытую для обозрения и контроля горизонталь в виде так называемой системы сдержек и противовесов, институтов гражданского общества, правовых механизмов разрешения конфликтов, технологий компромисса и т. д. В эффективности такого строительства сомневаться не приходится. Противоположная перспектива определенно шаткая. Хорошо, если у руля власти встанет человек с совестью. А если без оной или с другой какой моральной червоточиной? Чужая душа, как известно. - потемки; избирательной кампании это глубинное затемнение не выявить, не различить: она ведь тоже поверхностна. Выходит, коррупции и казнокрадства не избежать? "Демократический" отчет перед совестью как две капли воды похож на ответственность царя-батюшки перед Богом. Чем это закончилось, мы хорошо знаем. Вообще, мы страдаем тем, что можно было бы назвать интеллектуальным диггерством: все зарываемся, копаем и считаем, что чем глубже, тем истиннее. И потому. наверное, наши истины так метафизически сумрачны, так удручающе серьезны. Постмодернизм же, отказавшись от абсолютных стандартов и ценностей. вместе с У. Эко учит истины смеяться. Постмодернисты чаще, чем их исторические предшественники и оппоненты, улыбаются жизни, и она им тоже чаще отвечает взаимностностью. Очень интересная информация для размышления над постмодернистской поверхностностью содержится в широко известном высказывании Поля Валери: "Самое глубокое - это кожа". То же можно сказать и о "коже" земли - ее поверхностный плодородный слой вовсе не нуждается в глубинах магмы. Не вообще. конечно, а с практической, сельскохозяйственной точки зрения. От данной поверхности ни много ни мало зависит наша жизнь. Кстати, горизонтальные, "поверхностные" связи являются доминирующими и в структурах гражданского общества. которое нам еще предстоит создавать. Может, действительно лучше и продуктивнее смотреть не "в", а "на"? Мне вообще-то симпатична постмодернистская попытка создать поверхностную, или горизонтальную, модель общества, общества, свободного от утопий будущего и мифов прошлого. Огульная, по сути, модернистская критика постмодернизма сама нередко оказывается поверхностной - но не в постмодернистском, а в банальном, отрицательном смысле этого слова. Когда, например, постмодернизму адресуют упреки в том, что его идеи "не могут являться фундаментальным комплексом научного построения", это иначе как скольжением по поверхности не назовешь. Ибо постмодернизм принципиально антифундаментален, его интересуют не комплексы, а децентрированные, или рассредоточенные, множества, а на науку - привилегированную позицию, котороп . вовсе не должно быть, - он никогда не претендовал. Уж если и вести здесь речь с построениях, то, скорее, литературных, нарративных, но никак не стандартно науч ных. Отсюда еще один вывод: постмодернизм можно критиковать только имманентно на его собственном поле, а не извне, в терминах других мировоззренческих позиций. Судя по всему, наши отечественные постмодернисты занимаются не своей, т. е. Hi. отечественной, проблематикой. Ничего странного или поразительного в этом. заметим, нет. Не "своим" делом мы занимаемся не только в интеллектуальной сфере Импортируя "ножки Буша" и подрезая тем самым крылья отечественным фермерам, мы умножаем рабочие места в сельском хозяйстве США. А вывозя отечественный капитал, русские, пусть теперь и "новые", укрепляют западные валютные рынки. Конечно, наука не знает географических и политических границ. И все же играть (а постмодернизм, как уже отмечалось, играет везде, в том числе и в науке) на своем поле легче. Увы, в плане проблем, реально стоящих за постмодернистским эпатажем, мы почему-то предпочитаем играть (и, естественно, проигрывать) в гостях, на выезде. Выходит, мы участвуем и в постмодернистском низвержении с исторического пьедестала разума, прогресса и эмансипации-свободы? Ничуть не бывало. И дело здесь не в наших интенциях и рефлексиях, а в том, что ничего подобного в постмодернизме не наблюдается. Западный мир, а именно о нем здесь речь, буквально вскормлен этим метанарративным, по постмодернистской терминологии, триединством и вряд ли способен отказаться от соответствующего жизненного - и материального, и интеллектуального - комфорта. Постмодернизм беспощадно критикует не сами но себе разум, прогресс, эмансипацию, а их новоевропейскую версию, их просвещенческий проект. Разум - за то, что слишком, упрямо инструментален и мало коммуникативен, что универсальность в нем несовместима с локальностью и индивидуальностью. Прогресс - за техногенность, наращиваемую за счет и в ущерб культуро-генности. Эмансипацию - за трудности совмещения индивидуальной свободы и общественного порядка, за явно возросшую дчспозиционность или предрасположенность научного знания к его манипулятивному использованию. Общая задача, как ни странно, остается прежней - максимизировать эффективность, правда, теперь уже нс и социально-технологическом, а в гуманистическом, собственно культурном смысле. В отношении постмодернизма, его недостатков и соблазнов нам, право же, беспокоиться нечего. С одной стороны, мы не настолько близки к Западу, чтобы считаться "своими", т: е. наслаждаться партнерством, чувствовать себя равными среди равных. А с другой - мы и не настолько (недостаточно) отличны от Запада, чтобы привлекать к себе внимание, но уже как к интеллектуальной экзотике. Есть тут, впрочем, и третья сторона, вернее, обстоятельство: центр-периферийная взаимосвязь в современном мире далеко не та, что была в прошлом. Это не Рим и варвары, которые спокойно могли обходиться друг без друга. Нынешняя глобальная ситуация буквально бросает нас в объятия друг друга. Объятия не всегда приятные, особенно для периферии. Но и для центра тоже: в нем не могут не отдаваться, не могут не сказываться болезни и напряжения периферии. Выбора, однако, нет. Даже центр здесь не в силах что-то изменить, хотя именно он создал эту глобальную ситуацию и в принципе ее возглавляет. Что ожидает постмодернизм в будущем, апологетом которого он выступает, никто с определенностью сказать не может. Тут, заметим, в полной мере сказывается природа самого постмодернизма, для которого неопределенность, многосмысленность- одна из базовых ценностей. Напротив, поиск определенности и незыблемых оснований -это модернизм. Ясно тем нс менее одно - в лице западной цивилизации человечество подошло к какой-то судьбоносной черте в своем развитии. Нарастает ощущение границы, порога, предела, категорическое требование обновления. На этом-то и акцентирует наше внимание постмодернизм. Иными словами, он отвечает, пусть и не всегда адекватно, не всегда внятно и убедительно, на реальные вызовы и опасности современной исторической ситуации. Рискнем предположить, что постмодернизм подводит черту под типом развития, заданным первым осевым временем в истории человечества, и одновременно предстает симптомом вызревания второго осевого времени, призванного, по Ясперсу -автору этой концепции, создать "настоящих людей", подлинного человека [10]. Настаивая на исторической значимости "единицы", личного достоинства каждого отдельного человека, перспективы и ценности Другого, постмодернизм, несомненно, работает на грядущий тектонический сдвиг истории. Подводя итог проделанной работе, можно сказать, что наше отношение к постмодернистской ситуации современности достаточно сложное, но не безнадежное. Продолжая "сдавать хвосты" по модернизму, мы можем и должны искать свой путь к постмодернизму. Не особый, что привычнее в России, к чему она более предрасположена, а именно свой - отталкивающийся от национально-исторической специфики, но не игнорирующий и некоторые общие закономерности, ориентированный на собственные ресурсы и силы, но открытый миру, его кооперативным возможностям, универсальной человеческой коммуникации. На этом пути мы наверняка найдем себя как действительно современное общество, а мир, современный мир, - нас. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. BIoch E. Nonsynchronism and Dialectics //New German Critique. 1977. № 11. P. 22. 2. Тоффлер O. f/^Футурошок. СПб. , 1997. С. 31.

3. Boyd A. Life's Little Deconstruction Book. New York, 1999. 4. Гегель. Соч. М. , 1959. Т. IV. С. 2.

5. Велш В. "Постмодерн". Генеалогия и значение одного спорного понятия // Путь. М. , 1992. № 1. С. 132-133. 6. Civilizations and World Systems: Studying World-Historical Change. Walnut Creek (CF). 1995. 7. Иноземцев B. Л. Ален Турен. Сможем ли мы жить вместе? // Вопросы философии. 1998. №2. С. 190. 8. Инглхарт Р. Постмодсрн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Поли тичсскис исследования. 1997. № 4. 9. Золотухина- Аболина Е. В. Постмодернизм: распад сознания? // Общественные науки и современность. 1997. № 4. 10. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М. , 1991. С. 53, 154.