Михаил Пришвин. Дневники. - (реферат)

Михаил Пришвин. Дневники. - (реферат)

Дата добавления: март 2006г.

    Черный передел.
    Михаил Пришвин. Дневники.

В начале девяностых, когда возвращались доселе неизвестные произведения отечественной литературы, воскресло имя русского писателя Михаила Пришвина и творение всей его жизни - его дневники. В 1991 году издательство "Московский рабочий" выпустило в свет первый том пришвинских дневников, но выпуск всего собрания растянулся на многие годы. К сегодняшнему времени изданы только четыре тома.

     

Дневник Пришвина - это произведение мало с чем сравнимое, вобравшее в себя сам воздух русской жизни и, одновременно, всю ее трагическую сложность. Есть в нем что-то монашеское, как в послушании, есть молитвенность. Россия как личность, природа как личность, художник как личность - вот три основы этого метафизического, но и каждодневного повествования. Распад мира внешнего, прошедший будто б и через душу писателя, породил этот порыв к обретению целостного мира внутреннего - своей личности, себя в Природе и себя в Боге. Обращаясь к пришвинской философии и его уже вечной теме "сам-человека", можно блуждать в кольцах дневника и не находить выхода, потому что попадаешь в целый космос. Но дневник содержит в себе и просто исторические сюжеты, нам давно известные, однако, при прочтении которых испытываешь такое чувство, словно совершаешь археологическую находку: факт пришвинского дневника перелицовывает многие факты истории .

Есть всем известный миф о революции - что Россия погибла от рук большевиков причисляющий к лику святых уничтоженное на корню крестьянство, плоть русского народа, но вот дневник Пришвина 1917 года неожиданно для понимания рассказывает о том, как погибла Россия в одночасье.... от мужиков, от своей-то этой крестьянской плоти.

Революция, похожая на новогодний праздник - с теми же чувствами; тут и проводы освобождающие от прошлого, и радостное ожидание нового и подарков от будущего; как в каждой семье на Новый год - загадыванье желаний, натурально вот так - кто чего желает получить, каких плодов, от революции. Но оказывается в деревне, собственно - в России, и обнаруживает уже, что входы этой революции взошли и что посеяно-то в народе было не благое с разумным, а драконьи зубы зависти да невежества. Наблюдая за тем, что вокруг - а вокруг всего две деревеньки, Кибаи да Шибаи, - начинает совершать открытие за открытием, и все ясней понимает, какая беда пришла с революцией в Россию. По сути, наблюдает как на одном отдельно взятом клочке уничтожается Россия, то есть дух жизни русской, давая тому для себя определение - "черный передел".

Пришвин воодушевился идеей поехать делегатом Временного комитета Государственной думы в свою Орловскую губернию, где надеялся, как это записано в Дневнике, "найти себе теперь дорогое мое призвание"; и где находилась вся его "маленькая собственность", часть родового имения, хутор, доставшийся ему в наследство по воле матушки - дом, сад и тридцать две десятины земли. Он решает посвятить себя земле и творчеству, вдохновленному трудами земными, cвободному, новому. Однако по прошествии нескольких месяцев Пришвин отправляет уже сообщение за сообщением в Петербург. Сообщения эти, вчерне, становятся на многие месяцы вперед содержанием Дневника - они очень схожи с теми записями в Дневнике, что делал он как репортер на передовой германского фронта. Снова это бесстрастный отчет увиденного, узнанного, пережитого и как тогда, - с гражданской верой, что там, где есть власть, еще могут изменить ход событий; а главный призыв - остановить стихийный захват и раздел земли. Но скоро он понимает, что происходящее - необратимо. Революцию пожрала анархия, что есть скрытая в мужике страсть к насилию, к бунту. Революция, то есть энергия единения народных масс, не находит себе ни применения, ни воплощения, ни формы кроме карательной: "То, что называется теперь анархией, по-видимому, совершенно противоположно истинному значению этого слова: анархист ненавидит не только внешнюю власть, городового, но и самый источник ее, право распоряжаться личностью другого, насилие. Между тем в этой анархии, которая теперь у нас водворилась, характерна претензия каждого на роль городового. Их речь, эти иностранные слова, которые они повторяют, как попугаи, их костюмы, их призыв к захвату - все это выражает отказ от своей личности и призыв к насилию. " "По ту сторону черты моих человеческих наблюдений.... " - в Дневнике 1917 года рождается этот экзистенциальный оборотный взгляд на действительность, что усиливает в картинах чувство абусрдности происходящего. Наблюдает, как мужики выбирают в сельские комитеты и советы крестьянских депутатов.... уголовных: ".... кому уголовные, а нам хороши". Следом пишет: "Потом я из расспросов убедился, что явление это в нашем краю всеобщее. Городские юристы мне объяснили, что это даже законное явление в революцию и что так было и во Франции: вор всегда ителлектуально выше рядового крестьянина, " - и это его наблюдение для нас дышит уже современностью. Дальше поневоле читаешь как про свою современность, и чувство абсурдности происходящего оказывается ни чем иным, как некой сверхъестественной всеисторической Реальностью. Тогда, в семнадцатом году, в дневнике Пришвина вдруг возникает осмысленное им пока что только из жизни понятие "врага народа" или, в другом варианте "внутренний немец". Это понятие объясняет ему существо происходящего великого передела: "По городам и селам успех имеет только проповедь захвата внутри страны и вместе с тем отказ от захвата чужих земель. Первое дает народу землю, второе дает мир и возвращение работников. Все это очень понятно: в начале войны народ представлял себе врага-немца вне государства. После ряда поражений он почувствовал, что враг народа - внутренний немец. И первый из них, царь, был свергнут. За царем свергли старых правителей, а теперь свергают собственников земли. " Он сам попадает со своим хуторком в этот молох - "Сон о хуторе на колесах: уехал бы с деревьями, рощами и травами, где нет мужиков. " Захват и раздел помещичьих земель по всей России грозил бедой, которую мало кто осознавал, рассматривая вопрос о земле только как политический. "Главное, я глубоко убежден, что все эти земледельцы наши, пашущие в год по десятине земли, понятия не имеют о настоящем земледельческом труде. И жажда их земли есть жажда воли и выхода из тараканьего положения. Наши красные министры понятия не имеют, как мало пахнет тут социализмом.... " Пришвин замечает, что землю в России нельзя стихийно поделить крестьянам - деревня пойдет войной на деревню, потому что нет меж ними осознанных границ. Зато испоклон веков - вспомнить тяжбу Троекурова с Дубровским - была сильна вражда за спорные пограничные луга, рощи. Границы ж земельных наделов, то есть границы помещичьих владений, рухнули, и уже воспринимая помещичьи земли как общие, "общественные", мужики вот-вот готовы встать на ножи. Но расколото не только земство, расколота в глуби и сама эта ощетиненная в круговой обороне крестьянская община: нужда в земле осмылена в ней только для крестьян "однолошадных", кому есть чем пахать, а "безлошадные" должны поневоле сдавать в аренду или продвать свои только обретенные наделы, снова оказываясь без земли, оказываясь в том же беспросветном "таракньем положении". Отношение еще более враждебное и завистливое к городам, "под которыми земли много". Землю делят - происходит как бы тектонический разлом России. По трещинам этого разлома уже ясны очертания неминуемые гражданской войны. В конце концов драться за землю будут Россия крестьянская и Россия рабочая. Захват же и передел земли, уже произошедий, узаконивают своим первым же декретом большевики, получая за это не иначе как от России крестьянской мандат на власть. И вот одному наглецу-матросику уже п о с и л а м гаркнуть да разогнать Учредительное собрание; а одним выстрелом "Авроры" п о с и л а м свергать правительство, устанавливая диктатуру - карающую диктатуру простого народа, несущую только разрушение, анархию народных масс. Это крестьянство было той молчаливой гигантской силой, волю которой почуяли да исполнили по-смердяковски большевики, чей декрет о "мире и земле" был хладнокровным убийством России, пулей, пущенной ей даже не в лоб, а в затылок (Брестский мир). Сделать этого не смела ни одна другая партия, то есть политических исполнителей, готовых пойти на это убийство, кроме них не нашлось. Знаменитый выкрик Ленина - "Есть такая партия! " - был выкриком, что есть партия, готовая к "захвату внутри страны" и к отказу от "захвата чужих земель", то есть к отказу от ее обороны.

Пришвин замечает в Дневнике: "Когда помещик во время ли сенокоса или уборки хлеба своими рабочими не справится и нужно поклониться мужикам, и они на короткое время становятся господами, а помещик как бы теряет власть свою, то вот как ведет себя мужик, похоже теперешнее правительство во власти разных советов рабочих, солдатских, батрацких: уж они-то ломаются, вот уж они-то измываются: доверяем постольку, поскольку и прочее. " Так вот, мужики, что стали на короткое время диктатуры господами, - решает Пришвин еще в семнадцатом - как разрушат старое государство и накажут старых господ, так неминуемо будут уничтожены сами: большевики лишат Россию закона и власти, чтобы после того, как страна разломится на миллионы осколков-островков, пойти на эти земли войной, захватывая область за областью руками обреченных только на голодную смерть рабочих, солдатских деморализованных масс, городских полуинтеллигентов, инородцев, что станут носителями идеи нового Порядка, Закона, Государства новой Советской России. Чтобы взнуздать мужика, надо лишить его захваченной земли, то есть возвратить землю в оборот действительно общественный, соединяя безжалостно и удельные островки, мужицкие эти "новгородские" республики в государство.... Читая дневник Пришвина 1917 года, после того, как замыкается череда всех этих сбывшихся предсказаний, когда он предвидел будущее в том, что вершилось на его глазах, - невольно чувствуешь, что он увидел Россию будто б насквозь и что этот взгляд пронзает ее -то на все времена.

    Статья Олега Олеговича Павлова